— Как?.. — поразился Леха.
— Так. Иди, и все. Тебя выпустили, ты пришел домой, там и увидел деньги в первый раз. Ясно?
— Значит, как вроде ничего и не было? — старался уловить нить замысла точильщик.
— Именно. Только всех денег я тебе не дам. — Капитан вынул из кармана одну пачку и положил в сумку. — Вот с этим домой пойдешь. А дальше дело наше.
— Ну а если они деньги потребуют? Ну, те, кто подкинул их мне.
— Сделаешь так… — начал Дубинин.
— Ты куда, солдатик? — услышал за собой Дубинин, выйдя из дежурки. К нему спешила его новая знакомая по камере.
Капитан обернулся и поманил пальцем появившегося в дверях милиционера:
— Задержите вот гражданку за спекуляцию мылом.
— Растяпа, — ошеломленно сказала баба. — Проболтался!
…Этот старый переходной мост на ржавых опорах через пути. Дубинин любил постоять на нем, не спеша покурить. Всякий раз раньше, до войны, возвращаясь с работы, он останавливался, опирался на железные перила — внизу спешили рельсы, похожие на бесконечные лестницы. Они скрещивались, уводили в тупики, их напористый бег сдерживали бесчисленные стрелки и светофоры. Но вот две дуги, словно прорвавшись сквозь оцепление, устремлялись на простор, за поворот, за рощу. Где–то там они разветвлялись, соединялись с другими ветками, а все железные дороги, если б можно охватить взглядом, были похожи, наверное, на гигантское бескрайнее дерево, на котором висят большие города и маленькие станции…
На станции раньше всегда было шумно, подходили поезда, люди спокойно садились, носильщики в передниках несли чемоданы, из ресторана доносилась музыка. А сейчас тихо. Пассажирские теперь ходили только ночью — из–за бомбежек.
Дубинин шел по мосту, а навстречу ему на минный завод спешила вечерняя смена: старики, подростки, женщины в серых платках, перехлестнутых на груди, как патронташи.
Когда поток схлынул, капитан увидел мальчишку, сидящего на ступеньках. Это был Гапон. Он не сводил глаз с товарняка на крайнем пути. Паровоз «щучка» разводил пары, собираясь тронуться на Узловую. В последние дни Мишка снова сошелся со шляпинской компанией, и его, как обычно, посылали размечать «харчевые» вагоны.
— Глаза лопнут, — сказал ему Дубинин.
Мишка обернулся.
— Не признаешь?
Гапон вгляделся внимательней:
— Не знаю я тебя…
Да ведь и сам Дубинин с трудом узнал в хмуром худом мальчишке довоенного веселого толстяка Мишу Гапонова — сына знакомого каменщика, с которым они вместе уходили на фронт. С тех пор не довелось больше с ним встретиться. Тем более, вскоре попал Дубинин в госпиталь.
Как быстро все изменилось! Теперь мальчонка напоминал ему беспризорников, каких множество перевидал он в гражданскую, когда сам был пацаном.
— Где я тебя видел? — задумался Мишка. — Шляпина знаешь?
— Не знаю.
— А Чумиция?
— Не доводилось.
— Тогда я обознался.
— А я — то тебя, Миша, помню.
— Иди ты!
— Да. Мы вместе с твоим отцом на фронт уходили.
— И где ж он?.. Не пишет почему? — не мигая смотрел Гапон.
— Где он, сказать не могу, на высадке расстались. Больше не видел. А потом ранили меня. Тоже своим не писал. Не хотел тревожить. Думал: а вдруг выживу? И выжил.
— Ну, вот! Я и говорю, — лихорадочно затараторил Мишка. — А все: каюк, говорят, погиб. Шиш! Он у меня бедовый. Ты вот живой. Мало ли что случается, правда?
— Конечно.
Грузовой порожняк наконец тронулся в путь.
— Я побег, — заспешил Гапон. — Мне в Ореховку надо по делу. Ты где живешь?
— Новая стройка, семь, — ответил Дубинин.
— Теперь я тебя узнал, — обрадовался Мишка. — Тебе эту, выве… — хотел сказать «вывеску», — лицо прилично контузило. Пока!
Он сбежал по ступенькам, догнал последний вагон, сел на буфер и помахал рукой.
Точильщик огляделся, положил сумку на тумбочку, зашторил окно, вытащил из кармана пол–литра.
В дверь забарабанили. Леха вышел в сенцы и испуганно спросил:
— Кто?
— Это я.
— Сейчас. — Леха открыл, впуская остроносого.
— Соли не одолжишь, сосед?
— Есть немного. — Точильщик принялся шарить в буфете.
Остроносый быстро оглядел комнату, увидел на тумбочке свою сумку и стоящую на столе бутылку. Леха, покачиваясь, достал стакан с солью и отсыпал в спичечную коробку гостю.
