Оля медленно прошла через столовую. Командир, как и утром, сидел на лавке, а солдаты угодливо подвигали ему хлеб, консервы, колбасу и кружку с водкой.
— Ешь, Вальтер, пей! Ты сегодня заслужил, Вальтер!
Она успела заметить, что Вальтер упорно отодвигал кружку с водкой, зато ел все подряд.
Уже на крыльце Олю обожгло морозом. Пока она ощупью искала куда-то запропастившийся топор, руки и колени совсем окоченели. Пальцы согрелись, когда Оля, спрятав топор под телогрейку, набрала охапку сена и, как в муфту, засунула в нее руки. Зато ноги словно одеревенели.
«В такой мороз и козу без тулупа не подоишь!» — подумала она.
Правда, к Катьке можно проскользнуть в тулупе: в пристройку — хлев есть другая дверь, из кухни, не через столовую.
Топор она спрятала в козью кормушку, под сено. Ночью она тихонько прокрадется сюда, возьмет его… Надо только дождаться ночи…
Наконец стемнело. Надев тулуп, Оля выбирала время, чтобы незамеченной проскользнуть мимо узкой перегородки, разделяющей столовую и кухню. Оля ждала, слегка приоткрыв дверь своей комнаты. Такой момент скоро представился. Вальтер встал из-за стола. Солдаты столпились вокруг него, и никто не смотрел в Олину сторону. Она шагнула через порог, но тут услышала такое, от чего едва не выронила подойник.
Немцы прощались с Вальтером. Оказывается, он больше не будет ночевать в этом доме.
Две двери хлопнули одновременно. В одну вышел Вальтер, на новый ночлег; в другую — Оля, доить козу.
— Ничего, Катька, — делилась девочка с нею своими думами. — Даже лучше: один, без солдат, попадется. Топорище я сниму, а с топором за ним буду ходить. Не заметят одну железяку…
Увлеченная мыслями о мести, Оля забыла об осторожности. Вернувшись в дом с подойником в руках и в тулупе, она столкнулась с Гансом. Тем самым, который успел поменять голубую шелковую косынку на шапку дяди Матвея, который ухватился за тулуп, только еще подходя к дому…
Оля проскользнула в комнату, едва успела затолкнуть в угол подойник и прикрыть его полотенцем, как Ганс переступил порог.
Девочка отступила. Немец остановился у двери. После ужина с водкой он был настроен миролюбиво. Откинув полу своей зеленой шинели, показал облезлый и рваный полушубок. Ткнув в него пальцем, выразительно кивнул на Олин тулуп. Вон что! Он хочет поменяться! Девочка содрогнулась. Ведь этот полушубок фашист тоже снял с русской старушки или старика, а может быть, даже убил за него кого-нибудь!
Оскалив в улыбке неровные, прокуренные зубы, Ганс подошел к Оле и стал дергать широкие рукава тулупа, пытаясь его стащить.
Шурочка испугалась, заплакала, кинулась к матери. Евдокия Павловна с ужасом поняла: старшая дочь не отдаст тулуп гитлеровцу без сопротивления.
— Отдай! — крикнула она. — Отдай сейчас же!
Оля даже не взглянула на мать. Прижавшись спиной к стене, она молча смотрела прямо в глаза солдату. Ганс тянул с нее тулуп и что-то сердито бормотал. Евдокия Павловна нашла силы сползти с постели, чтобы защитить дочь.
— Отдай! — повторила она. — Отдай, ты нас всех погубишь!..
За порогом раздался смех. Там столпились товарищи Ганса, с удовольствием наблюдая забавное зрелище. Ганс бросил рукава тулупа, вцепился в борта, силясь вытряхнуть из него девочку. Она впилась зубами в его руку. Взбешенный гитлеровец схватил Олю за воротник, оторвал ее от стены и свободной рукой потянулся к желтой кобуре.
Неимоверным усилием Евдокия Павловна перебросила свое беспомощное тело, упав между дочерью и фашистом.
Оля, увидев у своих ног мать, словно очнулась от забытья. Она оторвала от себя цепкие пальцы бандита, сорвала с плеч тулуп и швырнула его к двери. Из кармана вылетело что-то маленькое, смятое, темное… «Это ведь та самая подушечка, залитая кровью Виктора, что дала мне сестричка Нина», — мелькнула мысль. Девочка кинулась за подушечкой, схватила ее и спрятала за спину.
Никто из гитлеровцев, к счастью, не обратил на это внимания. Все были заняты «победителем» и увели его в столовую.
Оля захлопнула дверь. Евдокия Павловна бессильно лежала на полу. Шурочка плакала, забившись в угол.
— Воды, — хрипло попросила Евдокия Павловна.
