Нет, этого Оля не могла понять. Да и не собиралась она погибать. Просто убьет фашиста, и все. Это же помощь будет нашей армии. И если каждый уничтожит по одному гитлеровцу, то и победа скорей придет. Но тетя Наташа, наверное, этого не знает. Надо ей постепенно разъяснить. А пока, пожалуй, не стоит ей о топоре говорить. А уж о ракетнице тем более.
Да, ракетница! Ведь если бы здесь не было мамы с Шурой, она бы дала сигнал, прилетел бы всего-то один бомбардировщик — и двадцати оккупантов как не бывало!
И Оля решила пойти на хитрость.
— Знаешь, тетя Наташа, хорошо бы нам всем к тебе переехать. Тут мы одни, в лесу, так страшно! — Оля принялась доить Катьку. — Давай укутаем маму и Шуру потеплее и отвезем на санках в Андреевку. А?
— Чего ж мы больную и ребенка мучить будем? Время такое-неизвестно, где человек уцелеет. Да и ждать недолго осталось. День, два, и наши придут. Потерпим уж.
— Все потерпим да потерпим, — заворчала девочка, заканчивая доить козу.
— Что ты говоришь? — не расслышала тетка.
— Ладно, говорю, потерпим, — посмотрела на нее Оля потухшими глазами. — Пойдем. Я картошку из подпола буду доставать, а ты постоишь рядом. А то мама меня одну не пускает. Поужинаем потом.
Лезть в подполье — значит идти в столовую. Но Наташа, по совету Евдокии Павловны, туда не пошла (женщина молодая, красивая, а там гитлеровцы), осталась за узенькой перегородкой. II поразилась бесстрашию племянницы. Кто-то из солдат одной ногой стоял на краешке люка. Оля подошла, постучала по его сапогу и махнула рукой. Немец молча отошел. Девочка открыла люк, спустилась в подпол. И очень долго там возилась.
«Мешок целый, что ли, она набирает?» — с раздражением подумала Наташа.
Осторожно выглянув из-за перегородки, молодая женщина заметила, что солдаты куда-то собираются. Сердце ее сжалось от волнения — не совсем ли уходят? Отступают, может?
Немцы увязывали какие-то кульки, а один, с тонкими лычками на погонах, в толстой пилотке с отвернутыми бортами, все торопил их. И тут Наташа сообразила: они собираются в баню! Ей даже крикнуть захотелось:
«Да что ж вы, изверги, на век здесь устроились? Вам пятки смазывать пора, а вы — в баню?!»
И так нехорошо стало на душе, что она, забыв, зачем здесь стоит, вернулась в комнату.
А Оля не спешила вылезать из люка. Еще когда заходила с ведром в столовую, она увидела Вальтера. В подполе она уползла в темноту и внимательно слушала, стараясь перевести себе слова «главного».
Завтра они пойдут в наступление. Возможно, до самой Москвы помыться не удастся. Русская столица стоит того, чтобы победители вошли в нее чистыми. А здесь недалеко есть большая баня. Рудольф уже натопил ее. Надо выйти на шоссе, на той стороне, немного в глубине леса — и вы на месте.
Вальтер шутил, он был доволен: им повезло с этой находкой. Знаменитая русская баня умножит боевой дух солдат фюрера.
Оля так и не положила в ведро ни одной картошки. И как только немцы ушли, выпрыгнула из люка, раздетая помчалась в сарай.
Ракетница дрожала в замерзшей руке. Девочка поддерживала ее второй рукой, стараясь впотьмах выпустить ракету так, чтобы она повисла точно над лукашинской баней.
Наконец яркий зеленый фонарик вспыхнул по ту сторону шоссе над лесом, ненадолго застыв высоко в небе. Оле показалось, что уже слышен гул самолетов, сейчас начнут рваться бомбы. Она бросила еще теплую ракетницу в сено и стремглав помчалась домой. На крыльце девочка обернулась. Зеленая ракета, медленно угасая, опустилась вниз. Но никаких самолетов не было. Гудело, оказывается, у нее в ушах. А в лесу, в кромешной тьме, царила обидная до слез тишина.
Значит, и вторую ракету никто не увидел. Никто не откликнулся на ее зов. А немцы вымоются, придут обратно, и опять будут пить какой-то там шнапс, и горланить свои песни, и кричать: «Вперед, на Москву!» И завтра утром пойдут в наступление…
Руки девочки бессильно повисли, по щекам потекли горячие слезы, и дышать стало невыносимо тяжело.
Чтобы мать не увидела ее плачущей, она снова полезла в подполье и машинально принялась набирать картошку.
Дверь маленькой комнаты открылась, и Наташа громким шепотом позвала:
