Я решила больше не объясняться, решила, что в этом доме так и должно быть, но только меня беспокоили слова о безнадежном состоянии — кого только? Может быть, это и есть Калабушкин?
Передо мной была узкая витая лестница с широкими, отполированными до блеска перилами. Я поднялась во второй этаж и очутилась в полной темноте. Я остановилась, думая, что женщина с прической поднимается вслед за мной, но она не шла. Постепенно я привыкла к темноте; темнота была не полная, окна были закрыты ставнями, состоящими из продольных планок, и между этими планками струился свет. Это была самая странная комната, какую только можно себе представить. Тут был склад причудливых вещей. Все было покрыто густой пылью; в воздухе светились порхающие полоски, солнце, проникшее в щели ставен, заставило ожить пыль.
Я стояла, замерев от неизвестности, и вдруг в полной тишине раздался звон. А за звоном — стук, глухой и надтреснутый, и тут же трепетный, как пение свиристеля, свист, и вся комната огласилась пением, звоном, боем, свистом Я в ужасе шарахнулась — в углу комнаты зашевелилось какое-то чудовище. Но я разглядела — это огромная заводная игрушка: то ли слон, то ли мул. На нем наездник натягивает узду, и животное медленно кивает головой.
Я увидела, что в комнате двери, высокие двустворчатые двери, они раскрыты, а за ними еще одна комната, и в ней, прямо напротив дверей, кровать, в которой кто-то лежит.
Я ужасно испугалась, но тихий голос успокоил меня:
— Ну проходи, что же ты стала?
— Вы это мне?
— А разве есть еще кто-нибудь здесь?
— Не знаю. У вас тут темно.
Я вошла во вторую комнату. Это была совсем маленькая комнатушка, ничего в ней не было, только узкая железная кровать, на которой лежал старик, да у окна столик и стул.
— Вот бери стул и садись ко мне поближе. Так ты, значит, пришла ко мне узнать тайну головастых человечков?
Я схватилась за спинку стула, и ладони моих рук стали мокрыми от страха и удивления.
— Вы меня ждали? Вам, наверно, писала моя мама?
Но я тут же сообразила, что ничего он не мог знать о моем приходе и ничего мама написать ему не могла, потому что она не знает даже его адреса, да и сама-то я этот адрес узнала только час назад. Я похолодела от ужаса.
Но старик совсем не таинственно, а обычным и добрым голосом заговорил:
— Да, я ждал тебя, хотя ничего мне твоя мама не писала. Я к тому же не знаю, кто твоя мама. А ты подвинь стул поближе, садись и будем разговаривать. Я ждал тебя раньше. Я жду тебя давно.
— Я приехала уже неделю, но ваш адрес мне дали только сегодня утром.
— Неделю? Ну, а я ждал тебя лет пять назад, десять, двадцать. Скажи, ты какого года рождения?
Несмотря на добрый голос старика, мне опять стало страшно. Я подумала, что он наверняка сумасшедший, что он такое болтает, и при чем тут год моего рождения!
Я стояла в замешательстве. Не уйти ли мне отсюда? Но старик снова настойчиво попросил меня сесть.
— Я расскажу тебе, почему я тебя ждал…
И снова слова его звучали как будто совершенно нормально. Я подвинула стул поближе к кровати и села.
— Так вот, ты удивляешься, почему я тебя ждал и откуда я знаю про головастых человечков. Ты знаешь, что когда-то они принадлежали мне?
— Знаю.
— Так как же я мог не ждать тебя! Должен же кто-то был проникнуться этой тайной и захотеть найти к ней ключ. А ключ-то у меня. Как же не придут ко мне? Придут, придут…
Я еще ничего не понимала, хотя, конечно, речь шла о наших человечках. Но о каком ключе и тайне он говорит?
— Подожди, я расскажу тебе все по порядку. Дело в том, что я умираю. Но не об этом речь. Мне давно уже пора умереть. Однажды я собрался умереть еще лет тридцать назад. Тогда-то я не очень горевал об этом. Горевал я только о том, что уношу с собой тайну. Тайну… Может быть, одну из самых загадочных тайн на земле… И я знал к ней разгадку, вернее, не то что знал, а знал пути к разгадке. Знал, где лежит ключ. Он же не мог обмануть, нет, не мог… Не потому, что он такой честный и что я вообще чересчур верю в людей… Нет… Просто все сходится. Если бы он это придумал, он был бы гением, а он не гений…
Я опять перестала понимать, о чем говорит старик. Он, казалось, не видит меня и совсем забыл о том, что он не один. Речь его стала прерывистой, он говорил уже сам с собой.
