— А куда спешить, Минос?
У него был странный, неподвижный взгляд — не то сонный, не то рассеянный. Люди, впервые увидев его, обычно считали, что юноша пьян. Но меня, хорошо знавшего сводного брата, это в заблуждение не вводило. Лежебока Дивуносойо обладал не только отменной наблюдательностью, но и неожиданной для своей лени ловкостью. Если нужно было, он мог прыгать не хуже горного козла или скользить по камням с проворством ящерицы.
— Я победил, Лиэй (так любил называть я своего филетора. На языке моего отца это значило «освободитель». Он, похоже, гордился этим прозвищем), — похвастался я. — Наконец-то обогнал и Сарпедона в двойном беге, и Радаманта в долихосе[22].
— И отец улыбнулся тебе и назвал молодцом, — совсем как избалованная девочка скривил губки Дивуносойо и пренебрежительно рассмеялся. Провел пальцем по моему плечу.
— Ты не представляешь, как красиво смотрится песок на твоей темной коже и в иссиня-черных волосах. Куда красивее, чем золотая пыль, которой посыпает себя царица Европа. И как прекрасно твое мускулистое тело. А твоей талии может позавидовать любая девушка.
Он сел, провел ладонью по моей спине и ягодицам. Я передернул плечами.
— Не надо! — от прикосновений Дивуносойо у меня начинала кружиться голова, а сердце принималось бешено колотиться, как после бега.
Это было очень приятно. И все же, когда Лиэй прикасался ко мне, я терял власть над собой и страшился этого. Дивуносойо, как ни в чем не бывало, продолжал мягко поглаживать меня.
— Ведь тебе же нравится это, Минос, — улыбнулся он.
Знал бы, насколько нравится! Мир просто переставал существовать, оставался только Лиэй, Освободитель от бремени забот. Его лиловые глаза, тонкое лицо с капризными губами, стройное, гибкое тело и ослепительно-белые, волнистые волосы. Сын Персефоны мог менять свой облик и уверял, что таким является только мне. Однажды я заставил его поклясться, что в этом виде он не покажется больше никому.
— Перестань изображать из себя натянутую тетиву, ляг спокойно! — в голосе Лиэя появились властные нотки.
А я уже и не мог сопротивляться.
Холеные, словно у придворной дамы, руки Дивуносойо (как мог он сохранять их такими, если целыми днями возился с заступом в винограднике?!) заскользили по моим плечам и лопаткам. Их мягкие, расслабляющие прикосновения и жаркое солнце окончательно взяли свое. Я уронил голову и прикрыл глаза.
— Вот так лучше, — рассмеялся сын Персефоны, продолжая массировать мою спину и поясницу.
— Ты делаешь меня слабым и беззащитным, — пробормотал я.
— И от кого ты сейчас собираешься защищаться, брат? — расхохотался Дивуносойо и добавил ни с того ни с сего: — Люди вообще очень странные существа. Тебя считают умником, а меня — лентяем и глупцом. А на самом деле, ты похож на быка, который в ярме покорно идет за пучком травы, висящим перед его носом. А я предпочитаю пастись на сочном лугу. Так кто из нас глупец? — он опять засмеялся, ласково потрепал меня по спине нежной рукой.
Я лениво перевернулся на спину и, приоткрыв глаза, пробормотал:
— Сейчас — готов поверить, что не ты.
— Ах ты, мудрец, — рассмеялся Дивуносойо. — Только почему все забываешь, едва уходишь от меня? Когда же ты поумнеешь, мой суровый Минос?
Руки его легко скользили вдоль моего тела, заставляя сердце биться все быстрее и быстрее. Я перехватил его запястья.
Дивуносойо уставился на меня лиловыми, как виноградины, глазами. Я ощутил всем телом теплый поток, который затопил и ласково окутал мой разум, стиснул зубы, чтобы не застонать от наслаждения.
— И почему ты так меня боишься? — поинтересовался Дивуносойо, играя с моей душой, как кошка с мышкой. Только что он безраздельно владел моим разумом, и вот отпустил. — Зря. Мне от тебя ничего не надо. Я просто люблю тебя, вот и всё. И мне совершенно все равно, царский ты сын, или — простого горшечника. Самый ты сильный, смелый и ловкий из братьев — или нет. Мне даже не важно, любишь ли ты меня!
— Вот эта любовь и пугает, — вздохнул я. — Непонятная она.
Дивуносойо взял меня за подбородок, повернул к себе, медленно провел пальцем по контуру губ. Я опять задохнулся от страсти. Лиэй выждал немного, явно наслаждаясь своей властью, а потом сказал:
