Старая Ануш печально смотрела за горизонт. Эдесян отвел айсорку в сторону.
– Может, останешься, Голубка чернокрылая? Городу тоже необходимы добровольцы. Да и ей, – кивок в сторону женщины, – дочь нужна, а тебе – мать.
Иония взглянула с укоризной. В бархате глаз читалось: «Мне ты нужен». Но сказала она другое.
– Я с вамьи ехать. Помогать буду, я многое уметь, ты же вьидеть. Я записаться в русский армия. И меня принять.
Эдесян кивнул. Хочет ехать – пусть едет. Ему же вдруг подумалось о другом – страшно бросать город без надежной защиты. Но от него уже ничего не зависит.
Кавказский армейский корпус был готов выступать.
Январь, 1916 год
Османская империя, хребет Деве-Бойне
В зимнем небе кружили две голубки – белая и черная. Высоко поднялись, однако Гаспар Эдесян видел птиц очень четко. Каждая летела сама по себе, но не сводила взгляда со второй. Круг за кругом, две летуньи всё ближе и ближе друг к другу. И уже не поймешь, где черная, где белая, птицы кружат в хороводе, сжимают друг друга в кольцо. Облако из перьев заслоняет горизонт.
Крик доносится до Эдесяна.
Камнем падает голубка.
Вторая остается в небе.
Понять бы, какая где?
Гаспар Эдесян моргнул. Задремал у печи. И неудивительно – который день у подножия холодных гор Деве-Бойне, который бой в Эрзерумском укрепрайоне. Жаркий Новый год выдался, горячий. Несмотря на мороз.
А Голубка его тут же суетилась, у котла с супом.
Хорошо, что забрал ее из Вана. Уйдя из освобожденного города российские войска отстояли Алашкерт, который, как и ожидалось, попытались отбить турки. А те, озлобленные поражением, отыгрались на Ване. В конце лета османы захватили незащищенный город, вырезали население, Ванскую крепость – и ту развалили.
Когда Эдесян узнал об этом, он напился. До свинячьего визга. Впервые за всю войну. И сам не помнил, как оказался в штабе Аствацатурова – но разговор с капитаном, тоже нетрезвым, врезался в память если не навсегда, то надолго.
– И чего ты – ик – истеришь? Это война, во-й-й-й-на, понимаешь? – Капитан ткнулся усами в щеку Эдесяна, обдал густым запахом одеколона и пота.
Хмель смахнул с офицера напускной лоск, даже картавость исчезла. Эдесяну тогда подумалось, что он впервые увидел Вардгеса.
– Я их учил. Я в них верил…
– Плохо учил, зна-ачит.
Эдесяну захотелось дать ему в ухо. Он даже замахнулся, но кулак уплыл вбок, не задев капитана. Старший унтер-офицер шумно втянул носом воздух, а Вардгес посмотрел со снисхождением.
– Что-о ты пыхтишь, как самовар? Чему учил? Как воевать? А как власть в городе удерживать, забыл рассказать? А-а, ты и сам не знаешь…
– И почему же, ваше высок… высокобродие, не знаю?
– А что бы ты с недовольными твоей властью сделал?
– С нед… недовольными? Я бы… хек… разобрался, чем они недовольны… Провел бы эту… работу.
– А чего ее проводить? Стрелять надо!
– Что? Вы, в-ваше высокоблагородие, человек без чести.
– А ты весь из себя положительный. И потому никогда не станешь настоящим полководцем. Вспомни – ик! – хотя бы Наполеона, величайшего человека. Когда он стал истинным правителем Франции? После девятнадцатого брюмера? Как бы ни так! После англо-роялистского заговора против него. Он не смотрел, кто виноват, кто нет – он казнил всех высокопоставленных подозреваемых, даже бурбонского принца. А потом, пока Европа очухивалась, провозгласил себя императором.
Вардгес перевел дух, с презрением покосился на Эдесянов стакан с самогоном. Выставил на стол рюмку, плеснул коньяку из фляги. Подумал, достал вторую рюмку, налил и Эдесяну.
– Умел человек быть жестоким, храня при этом холодный ум. Вспомни, ка-ак он уложил толпу мятежников на паперти! Под звон колоколов! А с пленными турками в Египте ста-ал возиться? Нет! Кормить нечем – р-расстрел! Вот так ведут себя настоящие полководцы, тебе ясно, унтер?
Эдесян помотал головой. Красивые речи капитана не ложились на его картинку мира. Тот, не дождавшись ответа, презрительно дернул усами.
– Ты великим хочешь стать или нет?
– Великим – хочу. Тираном – н-не хочу.
– Кре-етин.
– А вы сами-то чего желаете, ваше высокоблагородие?
Вардгес погрустнел.
– Орден хочу. С «мечами». Дед мой героем был, и отец – тоже. А я – позор семьи. «Таких как ты ишак трахает», – говорит. Отец, в смысле. Награды за службу в штабе не считаются, только боевые ему подавай. Хотя самому прославиться лишь случай помог. Никогда на фронте не геройствовал, а под Мукденом в пятом году его отряд наткнулся – случайно – на японскую кавалерию. Папашу и перемкнуло. Выхватил шашку и помчал на желтолицых. Разбил. Получил генерала и орден. А тебя, говорит, ишак… Бр-р-р…
