Милее дома места нет - страница 5
— Ладно, давай распотрошим тут все и пойдем, — говорит он. — А то скучно, и кайфа уже никакого. — Марс срывает со стены застекленную фотографию, грохает ее об стол и сдирает с картонной подложки. — Это как, по плану?
Я выхожу из ступора и берусь за дело. Мы рвем и рвем все бумажное, пока не превращаем его в подобие свадебного конфетти.
Марс достает из ящика стола толстую пачку денег. Трясет ее над ухом.
— Гляди-ка!
— Положи обратно, — говорю я.
— Да чего ты, Плуто? Тут только сотни. Подумаешь, парой больше, парой меньше.
— Позит, — говорю я, — ты Крейг Андерсон. В каком случае ты впадешь в большую прострацию: если у тебя сопрут пачку денег или если ты лишишься открытки, которую сделала и подарила тебе горячо обожаемая дочь?
— Что значит «позит»? — спрашивает он.
— Заковыристое словечко. Означает «вопрос».
Он снова чешет лодыжку.
— А прострация — это типа извращение такое?
— Просто положи деньги на место, Марс. Оставь эти чертовы деньги.
— Если хочешь задать кому-то вопрос, так чего бы не сказать «вопрос»? — Марс вздыхает и выуживает из комбинезона фляжку. — Башка трещит.
Он с унылым видом подносит фляжку ко рту и присасывается к ней не меньше чем на полминуты. Я вспоминаю оброненное Джилл в спортзале упоминание о винном погребе.
— В подвал, — говорю я Марсу.
Дверь в подвал обнаруживается на кухне. Песик Джейк с глазами из попкорна опять здесь: он путается под ногами, тявкает и брызжет слюной.
— Пошел на хер! — рычит Марс. От него несет ромом. Если бы он еще перепачкался дизельной смазкой и явился с опозданием ко мне на урок, я не отличил бы его от остальных своих учеников.
У Крейга Андерсона целые стеллажи калифорнийского вина с помпезными этикетками, красного и белого. Я начинаю с белого. В вине я ничего не смыслю. Все бутылки разлетаются с одинаковым звоном, и вскоре пол становится похож на картину Джексона Поллока. Я сказал бы об этом Марсу, но тогда без объяснений было бы не обойтись, а на меня вдруг нападает приступ зевоты. Я пересиживаю его в сторонке. Марс продолжает методично уничтожать хозяйские запасы. Он явно рисуется. Трусики Джилл свисают из его заднего кармана алой ухмылкой.
Последнюю бутылку, испанское белое, он отдает мне. Это вежливое предложение завершить разгром, однако я возвращаю ее на стеллаж.
— Оставим ее в назидание. Как точку отсчета для всего остального, как свидетельство нашей безусловной эксклюзивности.
— Может, мне выйти? — говорит Марс. — Я не мешаю?
Я оборачиваюсь к нему, и меня заново поражает его раздолбайский вид.
— Вопрос, — он крутит колпачок на фляжке туда-сюда. — Мы тут такие бионические, все бьем, кукол курочим, и вообще… Это чтобы научить их ценить вещи, которые они не ценят? А почему бы тебе не украсть то, что им правда дорого? Деньги, стерео, чтобы они научились дорожить своими любовными письмами или чем там еще.
— Ты не понимаешь, — говорю я. — Специфика нашей деятельности…
Марс качает головой и снова прикладывается к фляжке.
Потом мы оба смотрим на бутылку. Спустя некоторое время Марс говорит:
— Эти ребята не убивали твою жену, чувак.
Я испускаю вздох, неожиданно долгий даже для меня самого.
— Мне кажется, от моих гантелей нет никакого прока.
Он делает очередной глоток, задумывается.
— Ты, наверно, мало на тренажерах крутишься. Кардиотренировка, слыхал?
Когда мы возвращаемся на кухню Андерсонов, я мысленно подвожу итог. Холодильник, пластинки, вино — вроде бы ничего не забыли?
Песик Джейк потерял к нам интерес и лакает воду из своей миски. Мы с Марсом одновременно смотрим на него.
— Осталось только пристрелить собаку, и дело в шляпе, — шучу я.
Марс вынимает из штанов пистолет.
— Хорошая идея.
— Нет! — Кажется, громче мне уже не крикнуть. — Мы не тронем собаку!
— Я думал, будет кайфовей, — говорит он и прицеливается.
Анна целовала меня при каждом прощании и при каждой встрече, даже если мы проводили врозь не больше часа. В тот день я стоял рядом с машиной, пока она сдвигала водительское сиденье и поправляла зеркальце заднего вида: все это раньше было подогнано под меня. У Рамона на щеке вскочила шишка. Я считал, что это нарыв, который лопнет сам собой, но Анна твердила свое: если речь идет о коте, всегда лучше перестраховаться. Я перестал слушать в предвкушении ее гарантированного восхитительного поцелуя. Наконец я его получил — на сей раз он пришелся в нижнюю губу. В качестве напутствия я похлопал ладонью по крыше машины и стал смотреть, как она задом выезжает на улицу. В нее врезался автобус, который вез детей на загородную прогулку: его водитель не знал, что новых подъездных аллеек в этой части штата — что незабудок по весне. Я побежал. Дети ревели в окнах. Кошачья корзинка на желтой разделительной полосе вертелась, как закрученная щелчком монетка.
