Однако сначала на своем стареньком «Линкольне Континентал» он отвез Эди из синагоги в отель. Привел ее в зал, где стояли большие фотографии внуков, Джоша и Эмили, чью бней-мицву сегодня праздновали, и посадил за стол, украшенный пуантами, — дань популярному состязанию танцоров, которого Кеннет не видел, потому что с восемьдесят девятого года у него не было телевизора. На секунду показалось, что они попали в сумасшедший дом. Кеннет поцеловал Эди в щеку и в губы, а ее сын, Бенни, шумно закашлялся. Кеннет поцеловал Эди руку. Сегодня его любимая надела искристое фиолетовое платье. Она пахла божественно. У нее были потрясающие огромные груди. Накануне ночью он зарывался в них лицом, сжимал, покрывал поцелуями, воскресая в этом наслаждении. Кашляй-кашляй, сынок. Я могу целовать ее весь день.
Тем не менее, жаль, что так вышло. Он хотел понравиться Бенни, хоть и понимал: Эди не разлюбит его лишь потому, что сын — против. Кеннет по себе знал, как важно мнение близких. Разве могло быть иначе для этой милой женщины?
И наконец он жалел, что не подошел к Ричарду Мидлштейну, не посмотрел ему в глаза и не сказал, что о нем думает. Ткнуть бы ему пальцем в шею. Кеннет с давних лет помнил один прием… впрочем, отношения Эди с мужем — ее личное дело, и вмешиваться было бы неправильно.
Отпустив ее руку, он твердо решил, что загладит свою вину.
За шесть часов обслужили двадцать столиков. Кеннет стоял на кухне и делал лапшу — высоко поднимал тесто, скручивал его, складывал пополам и снова растягивал. Он работал машинально — и все же с любовью. Кеннет обвалял тесто в муке. Получились длинные, толстые полосы. Он снова закрутил их, сложил и вытянул. Рядом лежало мясо ягненка, стояли приправы: семена тмина, чеснок и острые перцы. Эта еда согреет Эди. Он еще не встречал людей с таким огнем в душе и холодом в желудке.
Прошлым вечером она разрешила ему посмотреть свой опухший бледный язык. Ее пульс бился медленно. Кеннет положил руку ей на живот.
— Слишком холодный.
— Тогда иди ко мне, — сказала Эди, протянув к нему руки, и провела языком по краешку своих губ. — Согрей меня.
На кухню вошла Анна с последним грязным блюдом, сдула с лица сиреневую прядь и быстро прошла мимо, бросив взгляд на отца и стол с лапшой.
— Ужин на двоих?
Кеннет покраснел. Он еще думал о способах, которыми мог бы согреть Эди. Такой страсти он не испытывал давно — с тех самых пор, как встретил Мери, свою жену, которая умерла и парила теперь где-то в небе. Она ушла восемь лет назад, восемь лет он не занимался сексом и все это время чувствовал, что на нем лежит проклятье. Эди пришла и разрушила его.
— Хочешь, я и тебе приготовлю, — предложил Кеннет дочери.
Он вдруг забеспокоился, что не уделял ей достаточно внимания, с головой погрузившись в свою любовь. Правда, они с Анной все дни проводили вместе и постоянно общались, даже когда молчали.
Конечно, ей уже надоел старик отец. Анна присматривала за ним с тех пор, как умерла их любимая Мери. Шесть лет назад после серии неудач с ресторанами, которые Кеннет открывал на Среднем Западе, они с дочкой перебрались обратно в Чикаго. А ведь когда-то они с Мери были ловкими игроками. В любом городишке, в любом торговом центре на пустом месте создавали преуспевающий ресторан, обычно называя его «Золотой дракон», иногда — «Лотос», иногда — «Новая китайская кухня». Последнее Кеннету не нравилось, потому что звучало слишком буднично, однако Мери считала, что оно привлекает клиентов.
Названия выбирал ее отец. Он же со своими партнерами обеспечивал стартовый капитал, а когда дело начинало приносить доходы, нанимал менее опытных поваров, отправляя Кеннета и Мери в другое место. За плечами у них остались Цинциннати, Канзас-Сити, Блумингтон, Милуоки и много еще городов, но потом подросшая Анна упросила их выбрать один и остаться. Так они поселились в Мадисоне. Кеннета очаровали местные профессора, часто приходившие в ресторан, а Мери восхищалась тем, как жители берегут природу. Ему не нравились холодные зимы и пьяные студенты, которые вечно доставали курьеров, однако город был милый — зеленый и тихий. Неплохое место, чтобы растить ребенка. Они прожили там пять лет, потом Анна поступила в чикагскую школу искусств, и Кеннету захотелось сменить обстановку. Он любил путешествовать, но Мери хотела остаться.
