— Неужели это все? Будем жить в Мадисоне до конца своих дней? — спросил он.
Его хрупкая, рассудительная, покладистая жена тихо сказала:
— А что такого? Люди живут и там, где намного хуже.
— А может, в Цинциннати? Мы ведь там провели полгода. Тебе нравилось.
Она, в принципе, не возражала. Чистый, спокойный город, хороший книжный магазин. Они втроем любили воскресными вечерами покупать мороженое у Грейтера. Шар в конусе из вафли был огромным, чуть ли не с голову маленькой Анны. Правда, с тех пор прошло почти пятнадцать лет.
— Зачем ехать туда, где мы уже были? — спросила жена.
Они переехали в Луисвилл, убедив отца Мери открыть ресторан в оживленном районе Хайлендс. Хорошо, когда ходит много народа, — можно повысить цены. Ресторан назывался «Кухня Сонга». Они сломали стену, убрали все из дальней комнаты и по выходным стали приглашать местных гитаристов и певцов. Кеннету и его жене тогда уже исполнилось по сорок пять, но казалось, что они сбросили лет двадцать. Только вот, что такое двадцать, они не знали, потому что все время работали и потому что родили дочь. Они сразу стали зрелыми. Никогда еще у них не было такого счастливого времени. Дочь, приезжавшая на зимние каникулы, не узнавала их.
— Кто вы такие и что сделали с моими родителями? — спрашивала она.
Однажды Анна задержалась допоздна — пошла выпить с певцом, который ехал из Нэшвила в Нью-Йорк, на концерт, и Кеннет заметил, что доверяет ей, как никогда раньше. Он только рассмеялся, услышав, как она ввалилась в дверь, выругалась и сказала себе «тсс». На следующее утро он над ней подшучивал. Все трое менялись. В Мадисоне их жизнь еще была прежней, а вот в Луисвилле, наверное, уже нет.
Через год Мери умерла от рака — такой редкой формы, что для нее не разработали даже экспериментальных лекарств. Правда, Кеннет и не хотел бы, чтобы жена пробовала их на себе. Она уже настрадалась от химиотерапии. Мери родилась и выросла в Штатах. Она верила в западную медицину, потому что ничего другого не знала. Кеннет думал иначе, но убедить жену так и не получилось, а потому он пытался вылечить ее с помощью разных блюд. Он днем и ночью готовил для нее, используя травы, которые, как считали у него на родине, могут ей помочь. Куркума, красный клевер, имбирь. Когда у Мери пропал аппетит, заваривал чай со шлемником бородатым. Анна взяла академический отпуск на полгода и приехала в Кентукки ухаживать за матерью. Когда та умерла, они оба сидели рядом, держа ее за руки. Отец и дочь онемели, потом разрыдались. Бледное исхудавшее тело — вот и все, что осталось от Мери.
Анна вернулась в школу, а Кеннет снова отправился путешествовать из города в город, но каждый раз новый ресторан через несколько месяцев приходилось закрывать. На вкус все казалось каким-то странным. Отец Мери выписал ему чек и сказал, что пора увольняться. Кеннет переехал в Чикаго и снял квартиру в десяти кварталах от дочки — в подвальном этаже, с задним двориком, служившим главной магистралью для котов. Кеннет часто сидел там, глядя, как они прыгают по заборам и плющу. Сидел даже зимой, на табуретке, которую нашел в мусорной куче за лютеранской церковью неподалеку от дома. Кеннет одевался тепло, но втайне молился, чтобы замерзнуть насмерть. «Вот где я проживу до конца своих дней», — думал он. Коты редко обращали на него внимание. Он курил длинные иностранные сигареты. Кончики пальцев потрескались и пожелтели. За два года он состарился на десять. В волосах вдруг появилась седина, щеки стали впалыми. Суставы по утрам хрустели, а пожаловаться было некому.
Ночью он читал стихи. Много лет назад по ним он и выучил язык, так что в шестнадцать, когда приехал из Сианя в Балтимор, к дяде, уже говорил по-английски, любил свою новую родину и настороженно к ней присматривался. Больше всего ему нравились битники — смелые революционеры, которые путешествовали по стране в поисках приключений. Он восхищался «Америкой» Гинзберга.
Это стихотворение Кеннет продекламировал будущей жене вскоре после знакомства. Его дядя работал на отца Мери, целеустремленного человека, который подростком эмигрировал из их родной провинции, а в Штатах создал преуспевающий ресторанный бизнес. Кеннета, потомственного шеф-повара, тоже взяли к нему, а Мери начала работать в конторе отца сразу после школы. Это она заключила с Кеннетом договоренность — устно, без оформления контракта. Он предложил ей вместе встретить Новый год, и они пили ужасное местное пиво на вечеринке у ее кузины, учившейся на медсестру. Кеннет прошептал стих Мери на ухо и засмеялся, дойдя до строчки: «Я надираюсь в Чайна-тауне, но так ни с кем и не трахнулся». Несмотря на их юные годы, Мери уже не была наивной, хотя он — быть может. Ее тонкая рука легла ему на плечо, губы удивленные, в глазах — усмешка. Или наоборот? Америка, я совсем не шучу.
