И вот в довершение ко всему Жуковский совместно с Брюлловым и Венециановым добивается освобождения из крепостной неволи Тараса Шевченко, избрав для этого весьма необычный способ. Он просит Брюллова написать свой портрет и, предварительно сторговавшись с помещиком, разыгрывает его в частной лотерее у графа Виельгорского за две тысячи пятьсот рублей ассигнациями. «Этою ценою, — вспоминал Т. Г. Шевченко, — куплена была моя свобода в 1838 году, апреля 22».
Обнять своего избавителя Тарас Григорьевич не успел. В начале мая поэт распростился с холодным казенным кабинетом под самой крышей Зимнего дворца, в так называемом Шепелевском доме, и снова отправился в путешествие с наследником (на сей раз — последнее). Опять привычно потянулись за стеклом кареты холмы и равнины Германии, Швеции, Дании, Италии, Англии… Превозмогая возраст и подступавшие болезни, он все так же, как и прежде, встречал рассвет за письменным столом.
— Вдохновение — вещь хорошая, — говорил друзьям Василий Андреевич, — да только часто приходится начинать работать, не дожидаясь, когда оно явится. А как начнешь, глядишь, оно туг как тут…
Он по-прежнему много рисовал. Его дневники изобилуют острыми мыслями и наблюдениями, его письма из-за границы — образец путевого очерка.
В разгар новых трудов подоспела почетная отставка. Она назревала давно, и Василий Андреевич был к ней внутренне готов. Слишком часто призывал он «милость к падшим» в своп «жестокий век», слишком многим досаждал при дворе. Тысячный пансион давал поэту возможность продолжать главное дело последнего периода жизни — перевод Гомеровой «Одиссеи». Но и за этой титанической работой он не забывал про рисунки. Потребность в них еще больше возросла на чужбине, после поздней, столь заслуженно счастливой женитьбы.
На склоне лет пришлось подыскивать жилье. (Единственное собственное пристанище, домик в Холхе, давным-давно был продан.) И все же потеря неуютной квартиры в Зимнем огорчила Василия Андреевича куда меньше, нежели утрата традиционных субботних вечеров, собиравших цвет отечественной литературы.
Одна из таких «суббот» у Жуковского изображена на картине группы учеников Венецианова. Картина была заказана в подарок хозяину П. А. Вяземским, однако так и застряла в его остафьевском имении.
На фоне интерьера просторного кабинета нетрудно узнать Крылова, Пушкина, Гоголя, Кольцова, Одоевского… Здесь и на вечерах у Одоевского Василий Андреевич свел Гоголя с Пушкиным. Отсюда пошла поэтическая известность Кольцова. Сюда, замирая, принес «Мечты и звуки» начинающий Некрасов и успел наведаться еще столь же робкий Тургенев… Отличаясь удивительным бескорыстием, Жуковский по-детски радовался каждому новому таланту, открытому им, как и в начале пути, свято исповедуя принцип: «Я должен возвысить, образовать свою душу и сделать все, что могу для других».
Роняет лес багряный свой убор…
Пушкин А. С.
19 октября (1825, Михайловское)
Места, причастные к жизни гения, несут на себе особую печать. Названия их со временем обретают значение символа, впитывают огромный исторический и культурный смысл, делаются нарицательными. Судьба этих мест, подчас никому прежде не ведомых, сплетается с судьбой народа, отражает его путь, характер, устремления. И мы все пристальней всматриваемся в живое зеркало Михайловского и Ясной Поляны.
Михайловское — книга, требующая внимательного, вдумчивого чтения. Книга, написанная природой и вещами, окружавшими поэта. Поняв их язык, вы лучше поймете и его самого, по-новому воспримете с детства знакомые стихи. И то, что казалось вам в них до этого несущественным и малозначимым, вдруг обернется значимым и существенным. Холмы, озера, перелески, на которых задерживался взор поэта, откроют свою тайну, зазвучат музыкой пушкинской рифмы.
Нигде не встретишь здесь назойливых телеграфных столбов, не говоря уже о прочих приметах современной цивилизации. Пешком старой еловой аллеей Ганнибалов выходишь к пушкинскому дому. Деревянный, обшитый тесом, длиною ровно в восемь саженей, по фасаду в четырнадцать окон, он в точности такой, что когда-то приютил Пушкина. В строгом порядке, далеком от наивного реализма, смотрят на вас предметы, как бы согретые его прикосновениями: узенький французский бильярд в два шара, потертое кожаное кресло, помадная банка, заменявшая ему чернильницу…
