В тот же день — 5 февраля — ситуация обсуждалась на заседании Совета. Как и следовало ожидать, угроза самому существованию правящего органа сплотила верховников. Трудно сказать, кому именно пришла в голову та мудрая мысль, которую Совет и реализовал, но если вспомнить, что хитроумные Василий Лукич Долгорукий и Остерман отсутствовали, то можно с достаточной уверенностью говорить о приоритете князя Дмитрия Михайловича. Идея была проста и эффективна. В журнале заседаний Совета обсуждение было резюмировано следующим образом: "А которые не согласны (с проектом Татищева. — Я. Г.), тем велено изготовить и для совета призвать в Сенат еще из знатных фамилий шляхетство в рангах и без рангов".
Это выглядело демократической уступкой шляхетскому общенародию, да, собственно, и было таковой, но в конкретных обстоятельствах воспринималось как точный тактический ход.
Князь Дмитрий Михайлович увидел — и не без оснований — в представленном проекте контрудар военного и штатского генералитета, той силы, которую он планировал от законной политической власти устранить.
Присмотревшись же к татищевскому проекту, мы явственно увидим следы компромисса — сочетания интересов и представлений двух групп. Если в голицынском проекте крупная бюрократия, чиновничество самостоятельной политической роли не играют, то в проекте Татищева им в руки отдано многое — военный генералитет и высшая бюрократия, президенты и вице-президенты коллегий решающим образом влияют на формирование Сената и замещение ключевых государственных постов. Высшей бюрократии фактически принадлежит законодательная инициатива. Низшее правительство, представляющее права общенародия и занимающееся "внутренней экономией", лишь отчасти уравновешивает власть бюрократии. Самодержавие решительно ограничено, но опасность наступления генералов и крупных бюрократов отнюдь не нейтрализована.
Надо иметь в виду, что татищевский проект, известный нам, — это тот вариант, который подписывали "сильные персоны" 4 февраля. Промедление более суток, очевидно, и объясняется выработкой компромиссного текста. Татищев вырабатывал текст, под которым согласились бы подписаться его тактические союзники. Иначе все теряло смысл.
В голицынском проекте: представительные институты — палата представителей от городов — выглядят куда внушительнее, чем у Татищева. Но зато и власть высших органов — аристократического Верховного тайного совета, в который входят командующие армией и гвардией, — столь велика, что возникает сомнение в возможности контроля со стороны палат.
Оба проекта имели свои немалые резоны, но примирить их можно было только путем кропотливой работы, уравновешивания интересов и отыскивания наиболее рациональной структуры. На это нужно было время и добрая воля.
И с этой точки зрения демарш Голицына кажется парадоксальным. Он, с одной стороны, продемонстрировал добрую волю, с другой — застопорил принятие каких бы то ни было решений.
Милюков считает, что обращение князя Дмитрия Михайловича к среднему и мелкому шляхетству мимо генералитета было маневром.
Как ни склонны мы признать значительную долю политического идеализма в действиях князя Голицына, но вряд ли можно в данном случае предположить, что он хотел действительно отобрать одно за другим мнение всех "чинов" России относительно предположенной реформы. Обращаясь вслед за генералитетом к шляхетству, он, разумеется, руководился соображениями практической политики. Дело в том, что мнение Татищева наверное не могло понравиться Верховному совету, с упразднения которого Татищев предполагал начать реформу. В видах собственного самосохранения верховники должны были попробовать опереться на мнения кружков, несогласных с Татищевым. Вот почему они поспешили узаконить и оформить политические пререкания среди шляхетства[92].
Однако это тот случай, когда политик Милюков, с интересом и сочувствием всматривавшийся в личность и поступки князя Дмитрия Михайловича, явно готовый использовать его опыт, попытался навязать Голицыну свою модель политического поведения.
Близко знавшая Милюкова кадетская деятельница Ариадна Тыркова-Вильямс писала о нем: "Едва ли не самым большим его недостатком, мешавшим ему стать государственным деятелем, было то, что верность партийной программе заслоняла от него текущие государственные нужды, потребности сегодняшнего дня. У него не было перспективы, он не понимал значения постепенного осуществления определенной политической идеологии. В этом умеренном, сдержанном, рассудочном русском радикале сидел максимализм, так много сыгравший злых шуток с русской интеллигенцией"
