— Принеси немножко…
Феня пошла в палатку, где была кухня, раздула угольки в очаге, поставила чайник. Жаркий отсвет пламени упал на ее лицо, и оно стало еще милей.
Феня торопилась. А тут еще куда-то пропала кружка. Наверно, кто-нибудь оставил на улице. Так и есть! Феня подхватила кружку и чайник, бегом ринулась в палатку Александра Ивановича. Перевела дыхание, вошла, смотрит, а он уже спит — лег, не раздеваясь…
Феня хотела разбудить Александра Ивановича, подошла к постели, присела на табуретку. И почему-то ей стало жаль будить его. Хорошо он спал: губы его, слегка приоткрытые, как бы собирались что-то произнести. «Ну говори же, почему ты молчишь? Пантюхин объяснился, а ты?..» Феня вглядывалась в черты лица Александра Ивановича, и, хотя он еще ничего особенного не сказал ей, смутная догадка вселяла надежду, что в ее отношениях с Сашей появилось что-то неуловимо новое, и об этом «что-то» знают с сегодняшнего утра только они одни! Это будет их общей тайной, и Феня поклялась дорожить ею, во что бы то ни стало беречь ее…
Наташа хлестнула Воронка прутом, и молодой горячий конь, шарахнувшись, вынес ее из темных ворот конюшни на солнечный двор.
Вдали, в мареве высоких метельчатых трав, дыбился крутой правый берег Оки, сливаясь с бескрайним простором заливных лугов. «За Оку, к старице!» — мелькнуло в голове Наташи, и она, покрепче натянув поводья, приникла к трепетной шее коня.
Воронок вдохнул полной грудью вольный ветер, весело заржал, понесся мимо тальников по гулкой зеленой равнине, разбрызгивая копытами светлые капли холодной утренней росы и лепестки ромашек. Черная грива коня больно хлестала Наташу по глазам, но девушка, казалось, ничего не замечала, ею овладел мальчишеский азарт:
«Вот так Воронок, вот так молодец!»
Наташе хотелось все быстрей и быстрей мчаться по лугу, сердце ее в каком-то безудержном, бесшабашном ликовании рвалось вперед. Из-под копыт Воронка летели очумелые тяжелые шмели, выпархивали птахи, с тугим звоном рассек воздух упругим крылом чибис и, кренясь, подался вдоль небольшого озерка, плескавшегося в венке золотисто-желтых калужниц. До слуха Наташи долго еще доносился его жалобный, берущий за сердце писк…
Встречный прохладный ветер обжигал щеки, луг казался Наташе каким-то необыкновенно ярким, праздничным. Она никогда еще не видела его таким. Полевица, тимофеевка, донник вымахали почти в пояс человеку. В лиловой утренней дымке трав угольками горел багровый клевер, голубели колокольчики. Глаза Наташи блестели от радости: утром получила из города письмо, глянула — от Бориса! Не читала, летела вскачь со строки на строку. Одно только слово и запомнила: «Выезжай!» Оттого и без ума теперь. Подумать только — Борис приглашает в ансамбль!..
В прошлом году по заокским районам совершали концертную поездку артисты. Микулинцы слушали концерт как раз на этом лугу возле Оки. Наташа была в восторге от лирической сценки «Подмосковные вечера», где Борис исполнял роль влюбленного паренька. Ах как легко плясал он! Шутка ли — солист ансамбля! И девчонки хорошо плясали, нет, не плясали, а плыли, как лебедушки, и ей, Наташе, захотелось тогда быть на их месте, там, на сцене, удивлять и радовать людей.
Артисты заночевали в Микулине, а на другой день кто-то надоумил пригласить их на просмотр сельской самодеятельности. Наташа в «Русской сюите» вышла с сольной пляской. Стройная, тоненькая, в белом платьице, она чем-то напоминала молодую вешнюю березку. Ей очень много и горячо аплодировали, а когда кончился просмотр, Борис прибежал за кулисы и спросил:
— Где тут ваша березка?
Наташа было спряталась, но Борис нашел ее. Они весь вечер бродили вдоль Оки, и Борис, под сильным впечатлением от «Русской сюиты», говорил:
— Молодец, Наташа. Жалко одного — вам не хватает хорошей школы, легкости и изящества. Ведь у вас талант! Вы не танцуете — вы живете на сцене, вся, вся!
Наташа, краснея, опускала глаза. Ей нравился этот городской вежливый парень.
— Пошли бы в наш ансамбль, когда кончите десятилетку?
Она ничего не сказала, согласившись лишь отвечать на письма. И вот Борис прислал весточку: сначала поклон, затем несколько слов о прошлогоднем — про лужок на берегу Оки, где они долго бродили, а потом…. Он зовет в город и о столице что-то намекает — на днях едут выступать в Кремлевский театр, со временем Борис думает устроиться солистом в ансамбль Игоря Моисеева. «Где только не перебываем! Ведь ансамбль Моисеева, шутка ли!» Наташа вскинула голову, пришпорила коня. Вперед, Воронок, вперед! Все признают, что у нее выразительные глаза и непередаваемо интересное лицо. Она будет такой же знаменитостью, как Любовь Орлова… Хорошо бы еще в кино пригласили сниматься!..
