– А там балка похожая, – сказал Волына. – И мертвяков в ней, если пацану Иркиному верить, тоже, считай, до краев. В коллективизацию народ с голоду помирал? Помирал. Немцы наших в 41-м посекли? Посекли. Партизаны деревню палили? Палили? Зондеркоманда партизан вешала?
– Все, Вовка, отвянь. Задрал!
– А что не так? Все зема, сходится. Где зла по уши, там и жаба. И хер ее браток, чем убьешь. Не убиваемая она. По-любому.
Эдик потянулся за рулем так, что хрустнули кости.
– Что-то я за-засиделся, – пробормотал он. – Ног не-не чувствую.
– Притормозим, разомнемся, е-мое? – предложил Протасов.
– Лично я из машины не ногой, – предупредил Планшетов. Справа, слабо освещенный луной, проплыл синий дорожный указатель.
– Южноукраинск, – прочитал Армеец. – Т-тут, Юрик, бо-бояться нечего. Никаких жаб. Стерильная те-территория.
– Почему это?
По-потому, что тут а-атомная станция. Че-четыре реактора типа РБМК.[70] Точно, как в Чернобыле.
– А, – протянул Планшетов. – Тогда ясно.
* * *
Суббота, вечер
Распрощавшись с приятелями, Атасов отправился на Отрадный,[71] в офис подконтрольного правиловцам коллективного малого предприятия «Тинко». Погода стояла погожая, вечер выдался изумительным, но Атасов все же надеялся, что застанет фирмачей на месте. В первую очередь, директора предприятия Сеню Полянского. Вопреки субботе и хорошей погоде. Когда вы еле-еле сводите концы с концами, приходится трудиться и по выходным.
Офис располагался в одном из крыльев детского сада, который в свою очередь дышал на ладан, потому как числился за заводом Точных приборов, пребывавшем в коматозном состоянии. Поднявшись на крыльцо, Атасов дернул дверь на себя. В саду цвела сирень, распространяя дурманящий аромат, но Атасову было не до нее.
Предбанник оказался под потолок забит цветными картонными коробками явно импортного производства. Протискиваясь по оставленному посередине узкому, как траншея, проходу, Атасов представил себя комбатом, пробирающимся с наблюдательного пункта в блиндаж. Это было мимолетное лирическое отступление, которое он себе позволил. Разделавшись с коридором, Атасов очутился в хорошо освещенной комнате. За длинным и широким столом трое парней, по виду студентов-технарей, ловко орудовали отвертками. Стол занимали остовы четырех системных блоков и груда всевозможных комплектующих деталей.
– Вы к кому? – один из студентов обернулся на звук шагов.
– Директор, типа, на месте? – осведомился Атасов.
– У себя в кабинете, – отвечал студент. – А вы по какому вопросу?
Молча отвернувшись, Атасов пошел вглубь комнаты, прислушиваясь к шепоту за спиной.
– Нет, ты видал?
– Цыц, идиот! Это же из нашей «крыши» человек.
– А?
– Два, придурок…
Завидев гостя, директор поспешил навстречу с протянутой для приветствия ладонью и улыбкой, словно приклеенной между щеками. Глаза директора, вопреки улыбке, смотрели тревожно.
– Здравствуйте.
– Здоров, Сеня. – Атасов и директор обменялись рукопожатием. – Не много ли товару взял, а, Сеня? И все, типа, поди, без пошлины?
– Как это? – растерялся директор.
Ладно, типа. – Атасов похлопал директора по плечу. – Проехали. Ты что, типа, «Белое солнце пустыни»[72] не смотрел?
– Смотрел…
– Как, вообще, делишки?
– Бывали получше, – покачал головой директор, – никак. Не идут, хоть ты тресни.
– Да? – прищурился Атасов. – А внешне – не скажешь.
– Затоварка, – пояснил директор. – Торговли никакой. Я думал – февраль провальный. Так еще ничего был в сравнении с мартом.
– А что так? – без особого интереса, а так, приличия ради, спросил Атасов.
– Праздники, – развел руками Полянский. – Праздники виноваты. Как Новый год отмечать начали, так и пошло-поехало. Рождество. Старый Новый. Двадцать третье февраля. Восьмое марта…
– Народ пьет, время идет, типа?
– Ну да, это я еще новых не считаю. Разных там дней святого Валентина и прочих, всех святых…
Ты прямо царь Леонид и его триста, типа, спартанцев, – усмехнулся Атасов. – Там тоже, помнится, проблемы из-за праздников начались…[73]
На лице Полянского промелькнуло удивление.
– Где-то так, – согласился он, – надеемся на апрель, потому что в мае… – И Полянский взялся за голову.
