— Алексей! — возмущенно крикнул он, увидев, как я вышел из подъезда. — У тебя нормальный манометр имеется? Мой врет, как Троцкий… так его!..
Я вытащил из багажника манометр и передал Андрею Иванычу. Тот приставил его к колесу, взглянул и изумился.
— Во дает! То же самое. Да что ж такое?! Я уже полчаса качаю. Или твой тоже врет?
— Вряд ли, — возразил я. — Может, просто дырка в камере?
— Дырка, — печально повторил Андрей Иваныч. — Точно, дырка. Вот скотина. Теперь опять возиться. Когда же я теперь на дачу попаду…
Мне было некуда спешить, и я помог ему разбортовать колесо и сменить камеру. К тому времени, когда мы закончили работу, облака незаметно налились темной влагой. Начал накрапывать мелкий дождь. Меня это слегка раздосадовало: дождь не мог нарушить моих планов, но вносил дополнительные сложности. Я вернулся в квартиру и захватил большой кусок полиэтилена.
Дождь усиливался медленно и плавно, словно кто-то там наверху неторопливо двигал по часовой стрелке огромный небесный вентиль. Когда я добрался до Окружной дороги, он ровно шумел над городом, прочно связав струями серость асфальта и туч.
Старик ждал меня на автостоянке возле мотеля. Он приехал на ярко-красной «девятке», и этот чересчур приметный цвет мне совсем не понравился, о чем я ему немедленно сообщил, перебежав под полиэтиленовым куском из кабины в кабину. Но Старик лишь усмехнулся.
— Ради того и задумано. У Чигрика знаешь какая машинка? Точно такого же колера. Номера у нас даже чуть похожи, но это неважно, издалека все равно не разберут.
«Дворники» поскрипывали по ветровому стеклу. Старик на хорошей скорости вел машину сквозь туманную пелену дождя. Он получил свою кличку вовсе не по причине преклонного возраста. Его прозвали так из-за небольшого, четко ограниченного участка седины в темно-русых волосах надо лбом. Старик говорил, что с этой сединой он появился на свет. Просто причудливая игра генов. Седина придавала ему импозантность и некоторую загадочность, что весьма способствовало его успеху у женщин, но в делах, подобных сегодняшнему, могла навредить. Эта особая примета запоминалась прежде всего. Поэтому Старик подкрашивал волосы, а сегодня к тому же был в тесной легкой шапочке, надвинутой на самые брови.
Дагоева — Китайца — взяли ребята из областного РУОПа — Регионального управления по борьбе с организованной преступностью — два месяца назад, во время разборки его банды с группой Гедлиани, целенаправленно прибиравшей к рукам игорный бизнес в городе. Разборка получилась серьезная, со стрельбой и двумя трупами, что, по всей видимости, было неожиданностью для главарей, прибывших самолично на переговоры. Просто у кого-то из их шестерок не выдержали нервы. Китаец благоразумно пережидал пальбу в своем «мерседесе» неподалеку и, когда нагрянули омоновцы, первым рванул с места схватки. Но улица была уже блокирована, его взяли тут же, он даже не успел сбросить пистолет Стечкина — совсем новенький и вряд ли даже толком пристрелянный. Китаец вел себя очень спокойно, с самого начала принялся утверждать, что пистолет ему подбросили, и держался этой версии до конца. Аргументы вроде отпечатков пальцев на него не действовали. Он был уверен, что его аргументы все равно окажутся сильнее, и не сомневался в благополучном для себя исходе всей этой истории, и не ошибся. Тем временем его люди усиленно искали подходы к судье, искали и нашли.
Жаль только, что этим судьей оказался Дудин, прежде я относился к нему с симпатией. Он казался мне наиболее приличным человеком среди всех своих коллег, не раз и не два с легкостью отпускавших пойманных нами бандитов под смехотворными предлогами типа «как имеющего постоянное место жительства и давшего правдивые показания по существу дела». Правда, на этот раз Китаец сидел в камере до суда, и у нас появились некоторые надежды. Как оказалось, совершенно напрасно. Дудин тоже сломался, и мне было не важно, на чем именно. Угроза, страх, деньги — какая разница! Судья продал свою душу дьяволу, сатане, черной силе и навсегда вычеркнул себя из списка людей. Он сделался нелюдем — пока еще не опытным, начинающим и жалким, но я ненавидел его почти так же сильно, как и всех прочих, и не собирался прощать. Когда-нибудь настанет и его черед. Каждому воздастся по его делам…
