Общий вздох прокатился по подножию Олимпа. Переживали боги ход сраженья. Многие любили Геракла, но коль скоро дело доходило до потери заклада, готовы были признать верх над ним мрачных сил и с усмешкой слушали, как отвратительно оскорблял Тартар Героя.
— Не сын ты Зевса, а помет анатолийского раба, соблазнившего твою распутную мать Алкмену, родившую ублюдка.
Богиня Гера улыбалась, а Зевс свирепел, как разъяренный вепрь.
Вскипел Геракл, схватил рукой камень, чтоб бросить в оскорбителя, но вспомнил условия поединка, сдержался и только так сжал камень, что из него потекла вода, как из морской губки. Увлажнил он свое лицо и, собрав всю волю, устремив взгляд на игровое поле в поиске героического продолжения борьбы.
И нашел поразительный по дерзости и глубине план действий, каких никто не ожидал. И сказал он врагу своему:
— На словах ты герой горластый, посмотрим, как сейчас ты запоешь.
Восхитилась богиня Каисса, не выдержало женское сердце бесстрастной богини. Воспользовавшись тем, что Тартар увлекся поношением противника, выкрикивая все новые и новые оскорбления, стремясь вконец вывести его из себя, она шепнула Гераклу:
— Герой, я не могу, как судья подсказать тебе план борьбы, но вижу, что хоть меньше у тебя светлых сил, все же ты можешь одолеть врага, если совершишь свой тринадцатый подвиг на тринадцатом ходу…
Геракл гордо прервал ее:
— Я сражаюсь один на один!
— Да. Один ты и одолеешь, если после пяти ходов рискнешь остаться один против всей черной рати. И отважишься принести в жертву богине Победы всех беломраморных воинов, чтобы один лишь светлый царь с колчаном метких стрел выстоял против сонма врагов семь ходов и еще один ход, не защищаясь, а нападая.
— Ты проникла в мой замысел, богиня. Я лишь не подсчитал число ходов — семь и еще один стоять одному против всех. В обычном бою так не бывает.
— Это не просто бой. Это твоя жизнь. Это бессмертие! Я назвала тебе число ходов — 13 твоего тринадцатого подвига, но не сказала каких, верная клятве беспристрастного судьи.
— Я уже знал их и покажу противнику и зрителям-богам.
И отошла Каисса к богине Фемиде, что лила воду из сосуда в почти наполненную чашу Геракла.
— Чаша Геракла переполнена, — вопил Тартар. — Зачтите ему поражение, и я увлеку его в тартарары.
Но переполнилась не игровая чаша Геракла, а чаша его терпения:
— Смотри и содрогайся, Ненавистник, — громко произнес он и сделал ход.
Боги ахнули. Бог сна Гипнос даже вскочил с каменной скамьи, ибо такого не увидишь даже и во сне.
Геракл обрушил на противника такие свойственные ему удары, которые дорого стоили тому.
Крушивший перед тем все в стане светлых фигур, разъяренный вождь черных уничтожил в беломраморном войске две тяжелых колесницы, копьеносца и грозил сразить кентавра. Но Геракл не только оставил его под ударом, но и бросил второго своего кентавра навстречу стрелам в самую гущу вражеских сил.
Однако, хитрый Тартар разгадал уготовленную ему Гераклом западню и вместо того, чтобы уничтожить ворвавшегося в его лагерь кентавра, сразил другого, загнанного перед тем в безысходность, когда он погибал при любом ходе.
Геракл же, выполняя осенивший его план, следующим ходом поставил под удар и второго своего кентавра, угрожая копьем царю черных и вынуждая темного копьеносца, сразить себя. Так приносил Геракл жертвы богине Победы Нике. Но он не остановился на этом и, словно обезумев, бросил своего вождя беломраморных под удар царя черных, вынуждая того принять эту жертву на дневном поле рядом с собой. Тартар жадно забрал с игрового поля и эту последнюю боевую фигуру беломраморных, крикнув:
— И у тебя, ублюдок, хватает наглости сопротивляться мне с одним бледным царем, растерявшим все свое воинство, а у меня нетронутая часть моих агатовых полчищ?
— У царя беломраморных остались отравленные ядом гидры стрелы, и одна из них грозит твоему царю черных, — спокойно ответил Геракл, повелев царю беломраморных натянуть свой лук.
Тартар поспешил отвести агатового царя на соседнее ночное поле.
А одинокий царь беломраморных по воле Геракла не защищался, а дерзко нападал. И ход за ходом, и было их семь и еще один, Геракл угрозой своих стрел так сдавил вражескую рать, как когда-то заползшую в его колыбель змею, или как придавил адского пса Цербера, или Критского быка, или Немейского льва, шкура которого украшала теперь его могучий торс.
