— Запомнить всю повесть наизусть? Я знаю только один случай, когда заместитель директора металлургического комбината, где я работал, Чанышев Садык Митхатович, в юности запомнил наизусть весь Коран, не зная арабского языка.
— Вы забываете свой пример с “Пылающим островом”. Вот почему я считаю вас крестным отцом этой рукописи и прошу, ознакомившись с ней, передать ее в издательство.
Спустя годы заслуженный писатель Званцев, разбирая книжный шкаф подаренных ему авторами книг, вынул одну из них: И. Майский “БЛИЗКО — ДАЛЕКО”, повесть. Государственное издательство “Детская литература”, 1958 год, с надписью: “А. П. Званцеву, крестному отцу этой книги от благодарного автора. И. Майский.”
Так хранил он память о последней жертве репрессий Великого параноика, о Майском, сумевшем силой характера выстоять в неравной борьбе. Он вышел на свободу одновременно с оправданными “врачами-убийцами”, последним задержанным по делу которых оказался Званцев…
Текли не только реки вспять,
Повернута сама История.
За обычной шахматной партией Званцев и Загорянский обсуждали глобальные события, потрясавшие страну.
Женя был умнейшим, начитаннейшим человеком. Он обладал, как Сталин, даром молниеносного фотографического чтения, и Саша не раз проверял друга, поражаясь, что тот может цитировать незнакомую страницу, лишь мельком взглянув на нее. Он прочитал до последней книги свою личную библиотеку, а также и Валину, и ее отца. Но насколько щедро наделила его способностями Природа, настолько расточителен он был в жизни, не в силах отказаться от острых ощущений, которые получал, проигрывая на скачках и бегах или в ночных бдениях за карточной игрой, внушив себе, что он якобы выигрывает.
Женя был аристократически красив. В свое время успешно боксировал, но нездоровый сидячий и лежачий образ жизни с превращением дня в ночь и ночи в день, а также прекращение тренировок боксера, способствовали его чрезмерной полноте, что не мешало ему пользоваться успехом у дам. Он свободно владел французским языком и удачно переводил французских авторов. Так в его переводе познакомились советские читатели с таким писателем, как Жорж Сименон. Женя чутко следил за политическими событиями и делал всегда трезвые выводы.
— Как ты, Саша, смотришь на проект инженера Давыдова с поворотом Великих Сибирских рек через Тургайский перевал в Среднюю Азию?
— Размах не уступает Арктическому мосту или Молу Северному. А потому мне по душе. Давыдов выступает по радио и аргументирует цифрами.
— И они-то больше всего меня смущают, — продолжал Женя. — Одно дело — фантастический роман. Там с тебя взятки гладки. Другое дело — практическое воплощение. В погоне за хлопком, для орошения полей воду Аму-Дарьи расходуют без меры, и она не попадает в Аральское море и, помяни мое слово, высохнет Арал, поскольку с другими морями не соединен. И цифры не помогут.
— Во всем нужна мера, но это не значит, что следует отказаться от мечты.
— Манилов у Гоголя тоже был мечтателем.
— Мечта мечте рознь. Я имею в виду не маниловщину, а способность человека видеть то, чего еще нет, но что способно изменить условия жизни, стать новой ступенью прогресса. Такая мечта — первый этап проектирования. Без фантазии нет наук. И долг фантаста не только заглядывать, но и забегать вперед, звать за собой читателя, которому и воплотить завтра сегодняшнюю мечту.
— А вот что будет завтра никто не знает. Ты был на американской выставке “Мир завтра”. Похоже ли наше с тобой сегодня на вчерашнее представление о нем?
— Пожалуй, нет. Смелые архитектурные проекты не воплощены. А технические достижения в полной мере в Нью-Йорке не предвиделись, и дальше рекламы новых марок автомобилей и бытовой техники там не шли. А наш ХХ век в равной степени может считаться и веком автомобиля, и радио, и телевидения, и авиации, и грядущего завоевания космоса, и автоматики, и электронно-вычислительных машин, и веком атома. Все это ступени цивилизации, у которой по Виктору Гюго две стороны: добродетельная — это мир, торжество справедливости и прогресса. И другая преступная — война. И потому ХХ век можно назвать “веком достижений и преступлений”.
