— Разве что не так? — насторожился Костя, — “Аэлита”, которой я любуюсь, лучшее доказательство признания твоего литературного пути народом.
— Дело в том, что собираюсь я, Костя, поставить здесь точку.
— Ты что, с ума сошел? В таком месте сойти с дистанции? — опешил Костя.
— Ты не понял меня. Точка между фразами, а вернее сказать, на переломе пути.
— Как тебя понять?
— Как хорошо, что выкроил для меня этот денек. Я рассчитывал посоветоваться здесь с тобой. С твоей давней подачи написал, встретившись с Нильсом Бором роман “Фаэты”, а после знакомства с Илизаровым и рассказа тебе о нем, новеллу “Ноктюрн”. Вот и теперь стою перед развилкой дорог, как сказочный всадник перед камнем с надписью.
— Прямо пойдешь, ничего не найдешь, — подсказал Костя.
— Направо свернешь, коня потеряешь, — продолжил Званцев. — Налево — с конем пропадешь.
— И что же ты выбрал? Куда двинешь? Пути какие?
— Да вот, Костя, получил я перед отъездом, письмо из Новосибирска от некоего Кожевникова, который поставил меня перед развилкой дорог. Вот прочти, я захватил письмо с собой.
Костя достал из кармана футляр, вынул очки для чтения, взамен положил снятые обычные, и, надев другие, погрузился в чтение письма, иногда взглядывая на друга поверх стекол.
“Уважаемый Александр Петрович! Я приветствовал ваше вторжение в заскорузлую науку метеоритчиков с гипотезой о тунгусском метеорите. Вы сумели перевернуть застывшие ортодоксальные взгляды, зажгли энтузиазм научной молодежи, заставили читателей самостоятельно и дерзко, как вы, мыслить, искать, выдумывать, пробовать, переносить тяготы добровольных экспедиций.
Это вселяет в меня надежду, что вы откликнетесь на мой призыв так же инициативно вторгнуться в другую область науки — в математику целых чисел, где неразрешимой загадкой стала с виду простенькая “ВЕЛИКАЯ ТЕОРЕМА ФЕРМА (Х >n + Y>n ≠ Z>n). Ферма так записал ее: “Ни куб на два куба, ни квадрато-квадрат и вообще никакая степень, кроме квадрата, не может быть разложена на сумму двух таких же”. Он не привел ее доказательства — не хватило места на полях его настольной книги “Арифметика Диофанта”.
Более трехсот лет ученые разных стран пытались восстановить это доказательство, в конце концов решив, что его вообще нет и великий ученый ошибся. Я же считаю, что доказательство нужно искать в работах самого Ферма. И я это сделал. И готов познакомить со своим открытием и вас, Александр Петрович, и любого из серьезных математиков, которых вы заинтересуете, если напишете об этом”. И он сообщал свой адрес.
— И о чем же ты задумался, старче? На какой подвиг подвинуло тебя это письмо?
— Оно вроде огонька, поднесенного к нефтяному фонтану, и я готов вспыхнуть.
— Пламенем увлечения? Так что же тебя останавливает?
— До сих пор, Костя, шел я по накатанному пути, писал о том, что может случиться. Звал в будущее молодежь.
— Святое дело! Зачем же сворачивать с такой дороги?
— Надо перенестись в прошлое другой страны, оказаться среди незнакомых людей, говорящих на чужом языке иной эры.
— Не ты ли считал воображение подобным “машине времени”, способной перенести в любое время. А воображение тебе не занимать стать.
— Надо не только перенестись к людям иного времени, надо понимать их, жить их жизнью, дружить или враждовать вместе с ними, невидимым, но существующим. И к математике приобщиться.
— Ну, с математикой ты всегда был на ты. Что же касается невидимого, но существующего, то в математике есть понятие мнимой величины, какой она становится, помноженная на корень квадратный из минус единицы. Вот и будь для современников Ферма мнимой величиной, эдаким “мнимом”. Ты их видишь, они тебя нет.
— “Мним”? Это ты здорово придумал! Приму на вооружение.
По возвращении в Москву встретился Званцев еще с одними своим старым другом, не только постоянным шахматным партнером, но и товарищем по перу.
Владимир Андреевич был маститым писателем, старше Званцева, и сильным шахматистом. Его отличительной чертой была не просто редкая любознательностью, а почти детское любопытство. Он считал это профессиональным навыком.
Придя к Званцеву для очередной шахматной партии, он первым делом бросился к заваленному книгами письменному столу.
