Роберт улыбнулся.
– Ладно, – сказал он. – Я счастлив.
То были не пустые слова.
Выручка за представление – фунты от чистой публики за гала и пенни от жителей деревни – сделала его кошель тяжелым, как два седла.
Пони вели себя хорошо, хотя трое, купленные в Солсбери, никогда прежде не выступали на публике. Пролеска шла ровно, как всегда, Моррис закинул голову от шума и аплодисментов, но я так крепко пристегнула его к Пролеске, что ему приходилось даже дышать с ней в такт. Над нами с Джеком, когда он изображал пьяного фермера, смеялись до слез. Номер прошел с небывалым успехом, как никогда, и в финале, когда мы шли галопом, я стояла на спине лошади, а Джек висел на шее Пролески, господа встали с мест и кричали от восторга, совсем как простонародье.
Дэнди и Кейти в антракте собрали неплохие чаевые, но я видела, что Дэнди держит голову высоко, как королева. Она посматривала по сторонам в поисках молодых щеголей, но думала о номере на трапеции, и у Роберта не было повода жаловаться, когда она вернулась с пустым подносом и кошельком, в котором позвякивали пенни.
Моему номеру на трапеции так хлопали, словно он требовал исключительного мастерства и смелости. Наверное, тем, кто ничего подобного никогда не видел, казалось, что я, висевшая прямо у них над головами, очень высоко. Я не боялась, даже когда качнулась назад и увидела их лица внизу. Я-то знала, что, если повисну прямо, пальцы моих ног будут всего в футе от земли. Я ничего не опасалась.
Тошный ком страха у меня в животе лежал из-за номера Дэнди. Я, бестолочь, даже не смогла остаться в амбаре и посмотреть на нее. Вышла через заднюю дверь туда, где мы привязывали пони, обняла Море за теплую шею и стала прислушиваться, гадая, что там происходит.
Сперва послышался шорох ожидания, когда Джек вставал на руки и подтягивался на своей стойке, потом – одобрительный гул, когда на второй стойке появились Дэнди и Кейти. Потом я услышала, как публика ахнула, когда Кейти или Дэнди схватилась за трапецию и прыгнула с площадки. Тут я крепче обняла Море. Потом публика дружно воскликнула: «О!» – и взорвалась аплодисментами, когда кто-то из них отпустил трапецию и схватился за руки Джека. Новый общий вдох, когда Джек выбросил партнершу вперед с разворотом, и она схватилась за пролетавшую над головой перекладину. Грохот аплодисментов подсказал мне, что она благополучно вернулась на площадку.
Четыре раза я крепче хваталась за шею Моря, потея даже на морозе, когда слышала аханье, означавшее, что Дэнди слетела с площадки, потом «о!», когда она качалась, хлопки, когда ее ловили, и овации, когда она снова оказывалась на площадке или делала сальто в сетку.
Море беспокойно переступал ногами. Я так тесно к нему прижалась, что он чуял мой страх. Потом я услышала, как зрители вскрикнули, и в животе у меня поднялась желчь. Дэнди закончила выступление, отпустив перекладину и повиснув в воздухе, потом схватилась за руки Джека и, когда он ее отпустил, сделала сальто, падая в сетку. Загремели аплодисменты, потом раздался новый вскрик – это Кейти, а за ней и Джек сорвались сверху и благополучно спрыгнули с сетки. Тут зрители стали оглушительно хлопать и кричать: «Бис! Браво!» – а потом я услышала звон монет – на арену бросали деньги.
Роберт Гауер позвал меня из темноты, стоя на пороге амбара.
– Меридон! Все кончилось! Иди, посмотри на сестру! Выйди на поклон!
Зрители хлопали и хлопали, словно не собирались останавливаться. Я слышала, как кто-то выругался, когда его ударило по пальцам ног перевернувшейся скамьей.
Роберт еще раз, на этот раз решительнее, позвал меня и вышел на поклон.
В тот вечер финал представления прошел без меня. Меня рвало за амбаром в заиндевевшую траву, и я ничего не могла с этим поделать. Стараясь не попасть на чистые белые бриджи, я готова была посмеяться над собой за глупые девчачьи страхи.
Но смех вышел бы горьким.
Два дня спустя, как и планировал Роберт, мы отправились в путь. Выехали рано, собравшись накануне. Все новое снаряжение было сложено в заново покрашенный фургон. На стенке фургона была обновлена картина, на которой Снег стоял на дыбах перед дамой. Но Роберт велел художнику сделать амазонку голубой, а волосы дамы – медно-рыжими. Она была похожа на меня, так что на фургоне получился мой портрет, а вокруг шла надпись «Поразительный Конный и Воздушный Балаган Роберта Гауера» – красными буквами с завитушками. На задней стенке были нарисованы маленькие пони, на другой длинной стене – мы с Джеком в одинаковых голубых рубашках и белых бриджах, стоящие бок о бок на спинах Пролески и Морриса, причем обе лошади выглядели куда благороднее и горячее, чем обычно. В верхнем правом углу была еще одна картинка: на ней я в короткой юбке прыгала сквозь горящий обруч – этот трюк пока существовал только в воображении Роберта. И еще там была надпись голубой краской: «Мамзель Меридон, Танцовщица на Лошади».
