Перри не вставал до полудня, иногда он завтракал с нами, одетый в яркий халат. Когда у него сильно болела голова, он пил крепкий черный кофе с бренди. Когда чувствовал себя хорошо, пил крепкий эль или вино с водой.
Чувствовал ли он себя хорошо или у него тряслись руки, а лицо было бледным – его матушка, казалось, ничего не замечала. Она читала письма, болтала со мной. Как-то раз он покачнулся, сидя на стуле, и я испугалась, что он сейчас потеряет сознание, но леди Клара не сказала ни слова. Она не пыталась запретить ему пить. Редко спрашивала, где он был накануне. Он становился с каждой неделей сезона все бледнее и бледнее, но леди Клара, казалось, не видела ничего, кроме собственного прелестного отражения в зеркале над камином.
Она ни на кого не смотрела, кроме меня.
В тот первый вечер я познакомилась с Джулиет и ее гувернанткой. Она спустилась, чтобы ее представили перед обедом, но не осталась обедать с матерью. Передо мной она, не поднимая глаз, присела, а когда ей сказали, что мы с Перри поженимся и мы с ней станем сестрами, холодно поцеловала меня в щеку и пожелала мне счастья.
Я не пыталась с ней сблизиться. Мне не была нужна сестра.
Леди Мария явилась в вихре страусовых перьев на следующее утро после нашего приезда.
– Дорого, – холодно сказала ее матушка, когда та впорхнула в комнату.
Мария поцеловала ее, потом отступила и покрутилась, чтобы леди Клара оценила во всей красе синее бархатное дорожное платье, синий жакет, синюю шляпку и синие перья, а также темную меховую накидку, наброшенную на плечи.
– Вульгарно, – просто сказала леди Клара.
Мария рассмеялась, нисколько не смутившись.
– Где эта нищенка-наследница? – спросила она.
Леди Клара нахмурилась и изобразила глухоту.
– Сара, позволь представить тебе мою дочь, леди де Монтерей. Мария, это мисс Сара Лейси.
Мария подала мне руку в перчатке и бросила на меня ледяной взгляд.
– Я слышала, вы с Перри собираетесь пожениться, – холодно сказала она. – Надеюсь, вы будете очень счастливы, уверена в этом.
Я улыбнулась, так же холодно, как она.
– Уверена, что будем, – сказала я. – Если не ошибаюсь, вы ведь тоже новобрачная? Позвольте пожелать вам счастья.
Мы стояли и улыбались друг другу так, словно у нас во рту было по ломтику лимона. Леди Клара отступила назад, словно желала насладиться этим зрелищем.
– Как Бейзил? – спросила она коротко, позвонив, чтобы принесли утренний кофе.
Мария сняла перед зеркалом шляпу и поправила плотные светлые кудри. Потом обернулась и состроила матери гримаску.
– Все так же, – сказала она. – Все работает, работает, постоянно, как торговец.
– Довольно успешный торговец, – сухо заметила леди Клара. – Он ведь не возражал против цены бального платья, о котором ты мне писала?
Мария лучисто улыбнулась.
– Я подсунула ему счет вместе с кучей счетов из его поместья, – сказала она. – По сравнению с лесом, который он собирается там насадить, это сущая мелочь.
Леди Клара улыбнулась.
– Будет неразумно проделывать этот фокус слишком часто, – предупредила она. – Вы женаты всего три месяца.
Служанка поставила передо мной поднос с кофе и стала дожидаться, пока я наполню чашки, чтобы передать их дальше. Рука моя была тверда, как скала, я не пролила ни капли. Леди Клара искоса на меня поглядывала. Мария забыла о моем существовании.
– Я теперь богата, – рассеянно сказала она. – Мне выдали денег на платья на три месяца, а я вчера удвоила эту сумму, играя в двадцать одно у леди Бармейн. Мне так везло, мама, ты не поверишь! Выиграла четыреста фунтов вчистую! Видела бы ты лицо ее милости! Ей чуть не стало дурно, когда я вышла из-за стола победительницей. Говорят, она снимает дом на карточные выигрыши. Должно быть, я обошлась ей, по меньше мере, в месяц!
Леди Клара рассмеялась резким лондонским смехом, и Мария стала рассказывать ей сплетни о людях, чьи имена были мне незнакомы, но их пороки, печали, пьянство, склонность к игре и неутоленные страсти были одинаковы, что в высшем обществе, что на арене.
Меня это удивило. В первый месяц в Лондоне важнейшим уроком для меня стало то, что разница не так велика, как казалось мне, когда я была на самом дне и смотрела вверх. Тогда меня ослепляла их чистота и пища, которую они едят, изящество их платьев, то, какие дамы хрупкие и как ярко они одеты. Но теперь я сама помылась и наелась и могла говорить таким же высоким голоском, как они. Я могла присесть в реверансе на должную глубину, раскрыть веер и улыбнуться, заслонившись им. Могла семенить по комнате, а не шагать. Все это были знаки, тайные слова, такие же непостижимые, как приметы на дороге, по которым понимают, где безопасно разбить лагерь и где можно охотиться в чужих лесах. Стоило мне их выучить, ключ к высшему обществу оказался тем же, что и к ярмарочной площади: ни больше ни меньше. Такие же пьяницы и игроки, домашние тираны и любовники, друзья, родители и дети; точно такие же. Самая большая разница между миром помещиков и безземельных состояла в малом: в земле. Когда я была на дне, у меня ничего не было, и меня из-за этого приучили хуже думать о себе.
