Но… будь я проклята, думала я, если так сделаю. Когда я увидела, как он уезжает от меня с прямой спиной и гордо поднятой головой, я готова была выругаться и кинуть камень под копыта его лошади за то, что он такой упрямый дурак.
Но я училась быть леди, а леди не ругаются и ничем не кидаются.
Я подумала, что он – глупый гордец, и решила его не замечать. Так что не делала попыток ни задеть его, ни помириться. Наоборот, все эти жаркие летние дни, когда птицы выкликали пару, а ласточки сновали и ныряли в долгих одиноких сумерках, я была такой же надменной и брюзгливой, как он. Когда я сидела в одиночестве на вершине Гряды, а Море щипал рядом траву, я понимала, что мне не хватает друзей – не только ее, но и Джеймса Фортескью, которого я прогнала прочь, и Уилла, которого оттолкнула, и жителей деревни, которые сперва встречали меня улыбками и радостными любопытствующими лицами, а потом узнали, что я не стану жить в Дол-Холле, что не останусь с ними, что настроена изменить ход вещей – все изменить.
Тогда я чувствовала утрату, но я так долго была одинокой и голодной, что не вспрыгивала на Море и не скакала в деревню, чтобы найти Уилла и все с ним прояснить. Вместо этого я поднимала плечи, обхватывала свои колени и смотрела, как опускается к горизонту красное солнце, цепляясь за свое одиночество и тоску, за свои привычные печали.
В отсутствие Уилла я каталась с Перри, а иногда леди Клара возила меня по своим полям или приказывала своему бейлифу сопровождать меня в ее обитом светло-голубой тканью ландо. У него было острое лицо; он мне не нравился. Но я признавала его умение оценить всходы, когда они поднимались всего на дюйм над землей, или пересчитать аренду в уме по дороге от ворот к задней двери.
Уилл был прав в том, что касалось тягот на землях Хейверингов. Я видела их в каждой поездке. Деревня Хейверингов была похожа на лагерь, а не на деревню. Дома едва не падали, а часть уже обвалились, и жильцы ютились у стен, а над головами у них была дырявая крыша. Помои выливали на улицу, и они так воняли на жарком летнем солнце, что подступала тошнота. Люди работали от рассвета до заката за самую низкую плату, какую могли платить им леди Клара и мистер Бриггз. Все больше и больше работы выполняли несчастные, которых каждый день привозил из мидхерстского работного дома качающийся фургон. «Мы служим общине, спасая их от праздности», – с улыбкой пояснил мне мистер Бриггз.
Они планировали вовсе очистить деревню Хейверингов. Леди Кларе надоела грязь и вечные жалобы, которые отчасти, несмотря на улыбчивые угрозы мистера Бриггза, достигали ее ушей. Обитатели деревни, жившие в грязи и нищете, верили, что, если бы она узнала правду об их бедности, она бы пожалела их и сделала что-нибудь.
– Скорее всего, все, что я сделаю, это призову солдат, чтобы их выжгли вон, – мрачно сказала она. – Отвратительно они живут! Должно быть, они вовсе лишены стыда!
В моей голове эхом отдалось гневное обличение господ, произнесенное Уиллом: «Вы держите их в невежестве, а потом жалуетесь, что они ничего не знают», – так он сказал. Я потупилась и промолчала, когда леди Клара пригрозила очистить деревню.
Я думала, она просто так грозит чем-то, чего никогда не произойдет. Но однажды я вошла в гостиную в амазонке, снимая перчатки, а она посмотрела на меня твердым и ясным взглядом и сказала:
– Не езди сегодня в деревню Хейверинг, Сара. Ее очищают.
– Очищают? – спросила я.
Она мрачно кивнула.
– С меня довольно, – сказала леди Клара. – Их жалобы, их нужды, их грязь и болезни. К тому же сообщают, что там гнилая горячка. Я не потерплю больных на своей земле.
– Что они будут делать? – спросила я.
Она пожала плечами. На ней был персиковый шелковый пеньюар, и изящное движение плеч заставило узор на ткани переливаться.
– Полагаю, отправятся в мидхерстский работный дом, – сказала она. – Те, кто сможет просить о помощи другие приходы, пусть сами ищут, куда идти, если найдут деньги на дорогу. Мне все равно, это не моя забота. На своей земле я их больше терпеть не намерена.
Я замялась. Такая откровенная безжалостность была мне не в новинку. Меня продал презиравший меня отчим, продал хозяину, который меня любил, только когда я зарабатывала для него деньги. Я не видела причин беспокоиться о судьбе дюжины грязных крестьян, которые даже не были моими арендаторами.
