– Долго? – повторила я. – Долго мне придется учиться тому, как быть молодой леди?
Он снова улыбнулся, словно вопрос был забавным.
– Думаю, манерам человек учится всю жизнь, – сказал он. – Но, полагаю, ты будешь свободно себя чувствовать в хорошем обществе уже через год.
Год!
Я задумалась. На то, чтобы выучиться ездить без седла и сделать собственный номер, у меня ушло меньше времени. Она за два месяца выучилась трюкам на трапеции. Или навыки господ были очень трудными, или просто они включали кучу чуши и нелепостей, вроде того, что есть надо, сидя так далеко от стола, что точно уронишь еду.
Я ничего не сказала, и мистер Фортескью, склонившись, налил мне еще рюмку ратафии.
– На тебя много всего свалилось, – мягко сказал он. – И ты, наверное, устала, ты ведь первый день встала после болезни. Хочешь пойти в спальню? Или посидеть в гостиной?
Я кивнула. Я уже выучила кое-какие правила господ. Он имел в виду не то, что я устала, а то, что больше не хочет со мной разговаривать. Я почувствовала во рту дурной вкус и едва не сплюнула, но вовремя спохватилась.
– Да, я устала, – сказала я. – Наверное, лучше мне подняться в спальню. Доброй ночи, мистер Фортескью.
Он встал, когда я направилась к выходу, подошел первым и открыл мне дверь. Я замешкалась, думая, что он тоже хочет выйти, но потом поняла, что он открыл мне дверь из вежливости. Потом он взял мою правую руку, поднес к губам и поцеловал. Не успев подумать, я выхватила руку и спрятала ее за спину.
– Да что ты! – удивленно сказал он. – Я просто хотел пожелать тебе доброй ночи.
Я залилась краской от смущения.
– Простите, – хмуро сказала я. – Я не люблю, когда меня трогают. Никогда не любила.
Он кивнул, словно понял; но я готова была поспорить, что не понял.
– Доброй ночи, Сара, – сказал он. – Пожалуйста, звони в колокольчик, если тебе что-нибудь понадобится. Попросить Бекки Майлз принести тебе попозже чашку чая?
– Да, пожалуйста, – сказала я.
Чашка чая в постель была бы утешительно похожа на обед в постели в прежние дни, когда было слишком холодно, чтобы есть на улице, или когда мы так уставали, что уносили ужин на койки и просто роняли оловянные тарелки на пол, доев.
Я никогда не думала, что стану оглядываться на те времена с такой тоской и одиночеством, как теперь.
– И можешь называть меня Джеймс, если хочешь, – сказал он. – Или дядя Джеймс, если тебе так удобнее.
– У меня нет семьи, – тусклым голосом ответила я. – Я не стану притворяться, что вы – мой дядя, которого у меня нет. Буду звать вас Джеймс.
Он слегка поклонился и улыбнулся, но воздержался от того, чтобы снова взять меня за руку.
– Джеймс, – сказала я, собираясь уходить, – как часто вы приезжаете в поместье?
Он посмотрел на меня с удивлением.
– Раз в три месяца, – сказал он. – Приезжаю встретиться с Уиллом и посмотреть книги за квартал.
– А откуда вы знаете, что он вас не обманывает? – в лоб спросила я.
Он, казалось, был обескуражен.
– Сара! – воскликнул он, словно даже думать о таком было нельзя.
Но потом собрался и печально мне улыбнулся.
– Прости, – сказал он. – Нынче вечером ты так похожа на скромную юную леди, что легко забыть, что ты выросла в совсем другом мире. Я знаю, что он меня не обманывает, потому что он приносит мне счета за все свои покупки для поместья, и мы уговорились определять основные расходы каждый квартал, до того как он делает покупки. Я знаю, что он меня не обманывает, потому что вижу все счета по заработной плате в поместье. Я знаю, что он меня не обманывает, потому что деревня живет с долей в прибыли, и он старается получить прибыль побольше, чтобы доля его была посолиднее. И, наконец, самое важное для меня: я знаю, что он меня не обманывает, потому что он, несмотря на то что так молод, человек честный. Я доверял его кузену и ему доверяю.
Доверие, основанное на счетах и оговаривании расходов, я понять могла, но меня это не занимало. Не думаю, что я хоть раз видела честный расчет. Счета на покупки ничего не значили. И счета на оплату тоже. Доверие, основанное на том, что Уилл Тайяк был честным человеком, дорогого стоило. К тому же я узнала кое-что о том, как управляется поместье.
