Он повернул лошадь и проехал мимо главной двери к задней части дома и конюшням. Я захлопнула окно и открыла сундук в поисках одежды.
Рядом с ним стоял кувшин с теплой водой и таз – тонкого кремового фарфора с цветочками снаружи и букетиком на дне кувшина. Я плеснула себе в лицо водой и нехотя вытерлась льняным полотенцем. Оно было таким чудесным, что мне не хотелось его пачкать.
Я оделась и почувствовала, какая это роскошь, когда белье отглажено, а бриджи чистые. На воротнике старой рубашки Джека была аккуратная штопка – там, где я порвала его несколько недель назад. Я надела и старый жакет, не потому что мне требовалось согреться, а потому что чувствовала себя неловко и уязвимо в этом богатом и красивом доме в одной рубашке. Моя грудь явственно проступала сквозь хлопок рубашки; я натянула жакет, чтобы ее спрятать.
На туалетном столике, под самым чистым зеркалом, которое я видела в жизни, лежали расческа, серебряная щетка для волос, ленты, и стоял флакон духов. Я остановилась, чтобы причесаться. Волосы у меня, как всегда, были спутаны, буйные медные кудри вырвались из ленты, которой я попыталась их завязать. После третьего раза я оставила попытки и просто отвела волосы с лица, распустив их. Человек, ненавидевший капканы, не выглядел ценителем дамских мод. Он казался простым рабочим человеком, тем, кому можно было доверять, потому что он поступит честно с любым, как бы тот ни выглядел. Но дом, этот богатый красивый дом заставлял меня чувствовать себя неловко из-за того, что я одета мальчиком, а мои рыжие волосы свисают на спину. Дом был изысканным, и я сама тоже хотела быть изысканной, чтобы ему соответствовать. Я выглядела здесь неуместно, в этой поношенной рубашке и чужих сапогах.
В дверь постучали, и я пошла открыть. На пороге стояла женщина, которую он назвал Бекки Майлз. Она мне улыбнулась. Она была выше меня, крепкая женщина, начинающая полнеть, ее светлые волосы тронула на висках седина, на голове белел небольшой скромный чепец. Одета она была в темное платье с белым передником.
– Доброе утро, – приветливо сказала она. – Хорошо, что вы встали. Уилл меня прислал, чтобы я проводила вас в гостиную, когда вы будете готовы.
– Я готова, – сказала я.
Она повела меня, разговаривая со мной через плечо, пока мы спускались по узким ступеням винтовой лестницы и дальше, в холл.
– Я Бекки Майлз, – сказала она. – Мистер Фортескью нас нанял, меня и Сэма, чтобы мы присматривали за домом. Если вам что понадобится, вы позвоните в колокольчик, и я приду.
Я кивнула. Слишком многое нужно было осмыслить. Я хотела спросить, почему они должны мне прислуживать и кто такой мистер Фортескью, но она провела меня через затененный холл, стуча каблуками по натертому деревянному полу и тихо ступая по ярким коврам, открыла дверь и жестом пригласила меня войти.
– Я принесу вам кофе, – сказала она, закрывая за собой дверь.
Комната оказалась гостиной, ее стены были обиты шелком, таким светлым, что он казался почти сливочным, но в темных углах отливал розой. Диван под окном, усыпанный подушками глубокого розового цвета, огибал изнутри угловую башню, чьи окна выходили на розовый сад и поворот аллеи. Ковер, лежавший на натертом полу посреди комнаты, был кремовым с узором из бледных роз по краям. В полукруглой части комнаты, внутри башни, лежал еще один ковер – круглый, темно-вишневый. Возле камина стоял у стены клавесин, несколько столиков и удобные кресла, обитые розовой тканью. Среди всей этой розовости стоял человек, ненавидевший капканы, сжимая большими руками свою бурую кепку.
Мы улыбнулись друг другу, понимая, что нам обоим неловко.
– Настоящая комната для дамы, – сказал он. – Салон.
– Розоват, – отозвалась я.
– Да, – ответил он. – Многим подошло бы.
Он помолчал, глядя на меня, такую же неуклюжую, как и он сам, в сапогах, которые я донашивала за другими, простых бриджах для верховой езды и жакете, который был мне велик.
– Можно пойти в столовую, – предложил он.
Я кивнула, и он провел меня через холл и красивую двустворчатую дверь в столовую, где царил тяжелый стол красного дерева, за который могло сесть, как я прикинула, человек шестнадцать. По одну сторону от него стоял огромный буфет, на котором мерцало серебро, по другую – стол, на котором грелись тарелки. Человек, ненавидевший капканы, отодвинул для меня стул и сел рядом.
