– Есть вещи, о которых я не хочу говорить, – упрямо сказала я. – Ничего незаконного. Просто личное.
На это он кивнул, потом попросил показать нитку с застежкой и снова спросил, откуда она у меня. Он внимательно рассмотрел ее через особое стеклышко, которое вынул из кармана, а потом, наконец, отдал ее мне.
– У тебя есть что-нибудь из твоих детских вещей? – спросил он. – Ты их когда-нибудь видела?
Я завела глаза, изо всех сил пытаясь вспомнить.
– Видела, – с сомнением сказала я. – У нас все было общее, конечно. Я видела белую кружевную шаль, очень тонкую, обшитую кружевами. Кто-то, наверное, нам ее дал.
Воспоминание о белой кружевной шали ускользнуло от меня, словно пропало во тьме.
– Все продали, когда ма умерла, – повторила я.
Мистер Фортескью участливо кивнул. Потом тихо сказал:
– Ты говоришь «у нас». С кем ты провела детство, кто был тот, второй ребенок?
Мой стул скрипнул – я резко отодвинулась. Руки мои, лежавшие на столе, снова затряслись. Я пристально на них посмотрела, и они унялись.
Потом человек, ненавидевший капканы, склонился и накрыл мои руки своей большой мозолистой ладонью.
– Не говорите, не надо, – тихо сказал он.
Я судорожно и глубоко вдохнула.
– Я скажу только это, – произнесла я. – Мы выросли вместе, мы были сестрами. Она не мечтала о Доле, как я. Мы были близняшками, хотя не были похожи.
– И где она теперь, твоя сестра? Твоя сестра-близнец? – спросил мистер Фортескью.
Я услышала низкий вой, какой издает раненый зверь, и согнулась от боли, которая терзала мне живот, словно голод. Боль застучала у меня во лбу, над глазами, я услышала глухой удар. Потом еще, и еще один, а потом кто-то схватил меня за плечи, и я поняла, что билась головой о сияющий обеденный стол. Человек, ненавидевший капканы, оттащил меня от стола и обнимал за плечи, пока я не перестала трястись и не стих тот далекий стонущий звук.
– Хватит, – сказал он поверх моего плеча Джону Фортескью. – Достаточно. Это она. Она пока больше не может нам ничего рассказать.
Я услышала шаги по комнате, потом звякнуло о край бокала горлышко графина.
– Выпей, – сказал мистер Фортескью, и я махнула полбокала коньяка, как па.
Он ударил туда, где гнездились в моем животе холод и тоска, и по всему телу разошлось тепло. Я потерла лицо ладонями – щеки у меня были сухими и теплыми. Я не пролила ни слезинки, мне казалось, я больше никогда не заплачу. Лоб у меня болел. Мне стало страшно из-за того, что я пыталась причинить себе вред. Но потом меня охватило холодное оцепенение, и мне стало все равно, что обо мне подумают. Мне было все равно, что я сделала.
– Теперь все в порядке, – сказала я.
Человек, ненавидевший капканы, все еще держал меня за плечи. Я стряхнула его руки.
– Все в порядке, – раздраженно сказала я.
В темной комнате воцарилась тишина. Снаружи, на конюшенном дворе, кто-то насвистывал.
– Мне этого довольно, – сказал мистер Фортескью. – Мне было довольно уже просто ее увидеть. Я больше не буду мучить тебя расспросами, Сара. И расскажу, зачем нужно было их тебе задавать.
Я кивнула. Меня все еще трясло от того, как внезапно поднялась во мне боль, но я обняла ладонями чашку кофе и погрелась о нее. Чашку было не так просто утвердить на блюдце, на котором она стояла. Я внимательно на него смотрела, пока осторожно поднимала чашку к губам, потом подула и сделала глоток. Вкус был странный, но жидкость оказалась горячей, сладкой и крепкой. Я думала об этом вкусе, смотрела на блюдце, поджав пальцы ног в сапогах, пока не прогнала прочь ее образ и боль от ее потери.
Потом я подняла глаза и стала слушать мистера Фортескью.
– Я полагаю, что ты – дочь Джулии и Ричарда Лейси, единственная их наследница, – просто сказал он. – Твоя мать была не в себе после родов, она отдала тебя цыганам. Твоего отца убил беглый преступник, вернувшийся, чтобы отомстить. Вскоре твоя мать умерла.
Он на мгновение замолчал. Когда он вновь заговорил, голос у него был ровный.
– Она написала мне перед смертью, – сказал он. – Близких родственников у нее не было, и она вверила мне поиски своей дочери и опеку над поместьем, пока девочка не достигнет совершеннолетия.
