Интересно, познаю ли я когда-нибудь такую любовь и преданность. Или смогу ли пройти через сегодняшний аналог нацистского концлагеря по той причине, что это благое дело для душ, запертых там.
— Ты когда-нибудь изучала труп человека? — спросила тетушка.
— Человека? Нет, — пока ближе всего была Селия.
— Хмм… — Она пошла вдоль рамок к портрету маленькой девочки, прекрасной картины в масле.
— Мне было пять, когда рисовали эту картину. Мне надо было сидеть смирно, и это было ужасно. — На картине была изображена маленькая девочка с самым искренним лицом в мире. Такая серьезная и сосредоточенная. Ее глаза были как буравчики — я почти ощутила тепло ее взгляда на лице. Картина странным образом казалась живой, наполненной смыслом. Темные блестящие кудри окаймляли лицо цвета слоновой кости, а глаза были непостижимо голубыми, как летние сумерки.
Тетушка провела кончиками пальцев по маленькой картине.
— Твоя прабабушка была на семь лет старше меня. Это она тут. — Вокруг нее возникло легкое свечение.
Хотела бы я, чтобы моя мама тоже решила сделать мой портрет.
— Так ты на самом деле, моя пра-пра-тетя?
— Да.
— Сколько тебе тогда лет?
— Сто шесть. Все Фенестры живут столь же долго, если мы проходим по пути. Мой папа тоже нарисовал портрет.
— Он знал?
— Он, конечно, знал, что со мной что-то не так. Он знал, когда моя мама призвала меня тогда, когда она рожала мою младшую сестру. Она знала, кем я была. Ее мама была Фенестрой. Но она скрывала это от моего отца, думая, что сможет защитить меня от перешептываний и обвинений в колдовстве.
— Что произошло?
— В то время детям нельзя было заходить в родильные комнаты. Но папа не мог ей ни в чем отказывать.
Я поняла, что уже знаю окончание этого рассказа.
— Она умерла?
— Хмм, да, она была первым человеком, который попытался пройти через меня. Мне было всего шесть, но если душа знает окно, им обоим легче. Но она бы не смогла пройти не убив меня; она поняла, что для меня это было слишком, и сбежала. Не представляю, как трудно было ей это сделать. Тем не менее, я потом долго и трудно выздоравливала. В последующие недели меня мучили сильнейшие боли в животе. Вызвали доктора через три города от нас, и он собрался меня оперировать, но отец не позволил ему прикоснуться ко мне.
— Твоя сестра тоже умерла?
— Нет. Мама родила ее чисто и быстро. Но что-то надорвалось внутри мамы, и кровь не остановилась. Она держала меня за руку и не отпускала. Она попросила спеть колыбельную, что она всегда мне пела. Я забыла второй куплет. Но тогда это было не важно, я пела так, как будто вся моя жизнь зависела от этого. Снова и снова я пела эту колыбельную. Акушерка вымыла мою сестру и отправилась в город чтобы найти ей сиделку. А папа в ту ночь сломался. И уже не смог вернуться к нормальной жизни.
— Мне жаль.
Она продолжала, как будто не слыша меня.
— Я услышала голос мамы в своей голове. Она говорила, что любит меня и чтобы я верила в себя несмотря ни на что. Затем ее рука ослабла. Ее глаза повернулись ко мне, но я знала, что ее уже нет. Так постельное белье остается теплым когда ты встаешь утром — ты еще там, но тебя уже нет. Мама отдала старшей сестре дневник, но я была единственной Фенестрой в семье, так что он перешел ко мне.
— Мне очень жаль. — Я не знала, что сказать. По крайней мере, насколько я знала, мои родители были живы в другом городе или штате.
— Не стоит. Смерть дает возможность нашей жизни. Это равновесие, Меридиан. Всегда должно быть равновесие. Ты поймешь. Ты можешь чувствовать души, которым ты нужна, прежде чем они сами осознают это, так что ты будешь готова к их переходу, а не захвачена врасплох.
— Это становится второй натурой?
— Как дыхание или глотание. Тебе придет осознание, и ты сможешь делать это осознанно, но ты также всегда сможешь отдохнуть и просто быть собой.
— Зачем мне тогда надо закрывать окно?
— Это часть обучения тому, как это работает, как ощущается. Будут времена, когда тебе захочется закрыть окно. Тебе придется защищаться когда ты будешь больна или уязвима.
Если я закроюсь, смогу ли я стать полностью человеком? Вернуться в семью?
