Мера отчаяния - страница 46

Ответа долгое время не было, потом тот же голос произнес:

— Минуту. — И связь отключилась.

Прошло значительно более минуты, прежде чем раздался щелчок замка. Брунетти толкнул дверь и первым прошел в просторный внутренний дворик с фонтаном, по обе стороны которого росли две большие пальмы. Сверху на каменные плиты лился дневной свет.

Они вошли в находившийся перед ними коридор и направились в дальнюю часть здания, к лестнице. Здесь, как и в доме Брунетти, от стен отшелушивалась краска, обнажая кирпичи — из-за соленых испарений дремлющей под землей воды. Чешуйки размером со столировую монету лежали в углах ступеней, сметенные в стороны то ли уборщиками, то ли ногами жильцов. Добравшись до первой площадки, они увидели горизонтальную линию, до которой доходили испарения: выше не было никаких чешуек, стены оставались гладкими и белыми.

Брунетти вспомнил об огромной сумме, в какую строительная компания по просьбе семи владельцев квартир оценила ремонт в их собственном доме, расстроился и тут же отогнал от себя эту мысль.

Дверь наверху была открыта, из-за нее выглядывала девочка примерно возраста его дочери.

Брунетти остановился и, не протягивая руки, проговорил:

— Я — комиссар Брунетти, а это сержант Вьянелло. Мы бы хотели побеседовать с синьорой Митри.

Девочка даже не пошевелилась.

— Бабушка плохо себя чувствует. — Голос ее немного дрожал от волнения.

— Сочувствую, — сказал Брунетти. — Приношу свои соболезнования по поводу того, что случилось с вашим дедушкой. Но именно поэтому я здесь: мы хотим разобраться в случившемся и помочь.

— Бабушка говорит, что тут никто уже не может помочь.

— Возможно, нам удастся найти человека, который это сделал.

Девочка задумалась. Она была ростом с Кьяру, каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, падали ей на плечи. «Красавицей она не станет», — заметил про себя Брунетти. Но дело было вовсе не в чертах лица, изящных и правильных: широко поставленные глаза, ярко очерченный рот, — ощущение серости создавалось, оттого что на ее лице, когда она слушала или говорила, не выражалось абсолютно никаких эмоций. Из-за ее спокойствия казалось, будто ее совершенно не заботят слова, которые она произносит, и она по-настоящему не участвует в разговоре.

— Можно нам войти? — спросил комиссар, делая шаг вперед, чтобы подтолкнуть ее к принятию решения или облегчить выбор.

Она не ответила, но отступила и придержала перед ними дверь. Длинный коридор вел от входной двери и упирался в аркаду из четырех готических окон на противоположной стене.

Девочка провела их в первую комнату направо — большую гостиную с камином между двумя окнами, каждое — более двух метров в высоту. Она указала рукой на диван, стоявший перед камином, но никто из мужчин не стал садиться.

— Не могли бы вы, синьорина, сообщить о нас бабушке? — попросил Брунетти.

Она кивнула, но предупредила:

— Не думаю, что она захочет с кем-либо говорить.

— Пожалуйста, скажите ей, что это очень важно, — настаивал Брунетти. И чтобы показать девочке, что они никуда не намерены уходить, он снял пальто и перекинул его через спинку стула, а сам присел на край дивана. Комиссар жестом предложил Вьянелло присоединиться к нему, что тот и сделал, предварительно положив свое пальто на ту же спинку. Усевшись на противоположном конце дивана, сержант достал из кармана блокнот и прицепил ручку к обложке. Оба молчали.

Девочка покинула комнату, и у полицейских появилась возможность оглядеться. На стене висело большое зеркало в позолоченной раме, под ним находился стол, на котором стояла ваза с огромным букетом красных гладиолусов, они отражались в зеркале, множились и, казалось, заполняли собой комнату. Перед камином лежал серебристый ковер («Найн»^>[17] подумал Брунетти), так близко от дивана, что любой, кто на него садился, невольно касался ногами ковра. На стене напротив стола с цветами помещался дубовый комод с большим медным подносом, посеревшим от времени. Во всей обстановке помещения, хоть и неявно, чувствовались богатство и роскошь.

Они не успели перекинуться и парой слов, как дверь открылась и в комнату вошла женщина. Уже за пятьдесят, полная, в сером длинном шерстяном платье. Обута в изящные туфельки, но из-за пухлых щиколоток и маленьких ступней казалось, что туфли ей ужасно жмут. При взгляде на мастерски выполненные прическу и макияж становилось ясно, что на них потрачена масса времени и усилий. Глаза у нее были светлее, чем у внучки, черты лица — крупнее. Они были мало похожи друг на друга, разве что это странное спокойствие в манерах.