А Ксана… Ксана, она такая, что я даже не могу понять ее чувств и мыслей, а не только что их оценить. Даже внешне Ксана была на удивление странной — не поймешь, то ли красивой, то ли уродливой. Начать с того, что у нее были как будто бы разные по цвету глаза: один зеленый, другой черно-синий. Такие черно-синие глаза бывают у лошадей. А все дело в том, что на радужной оболочке этого глаза у нее было пятнышко, из-за него-то и получился такой странный цвет. И взгляд у Ксаны был странный — все из-за того же глаза. Учитель истории, когда рассказывал нам про процессы над ведьмами, сказал, что в те времена Ксану сожгли бы как ведьму только из-за ее глаз. Но мы жили не во времена ведьм, и, подозреваю, не одной девочке хотелось бы иметь такие глаза, как у Ксаны. И такую фигуру, утонченную и вытянутую ввысь, и такие руки, и такую походку, и такой голос. Вначале я думала, что это обычные школьные дела, романтический образ, стадное детское поклонение выдуманной девочке, всеобщий гипноз… Но лет пять назад мы с Петей встретили Ксану на улице, и мой Петя при знакомстве с ней назвал себя не Петей, а Люсей. По его лицу я поняла, что он совершенно не в себе.
— Ну и девушка, — бормотал он потом, — ну и девушка… Это, я тебе скажу, штучная работа, — Это, я тебе скажу, красота… Даже на правду не похожа…
Мой Петя, как и я, человек простой, и вкусы у него простые, но даже на него Ксана произвела впечатление. Стоит подумать, а?
И вот когда такая необыкновенная девочка увлекается совсем обычным толстым и скучным отличником, то это совсем не так просто. Начинаешь думать: что же она могла в нем найти, да есть ли там что находить? Может, он интереснее, чем кажется нам, обычным людям? А может быть, это обычное притяжение плюса к минусу, севера к югу? Я даже как-то осмелилась спросить об этом у Ксаны.
— Ну что ты нашла в Снегиреве? — спросила я.
— Я даже не могу объяснить… Ну, какая-то надежность и покой. Я сама такая беспокойная, неуверенная в себе. Вроде бы и знаю, что хорошо, а что плохо, но сама же нарушаю свои законы. А с ним мне легко, — ответила она.
— Но он же такой некрасивый…
— Некрасивый? — Ксана очень удивилась. По-моему, у нее были совершенно другие понятия о красоте, чем у нас, девочек ее возраста. Она как будто видела человека совсем иначе, не внешнюю, а внутреннюю его суть. Да, что там говорить! Она считала красивой Петровскую! И не только Петровскую, а даже и меня. Помню, сижу как-то у нее тихонечко, а она вдруг схватила карандаш и стала меня рисовать.
— Знала бы ты, до чего ты сейчас красивая! — сказала она.
Это было как раз в те времена, когда я осталась у Ксаны одна. До сих пор не могу понять, почему отступились от неё другие? Иногда даже мелькает подозрение, что они тоже знали о случившемся: о брошке, о письме со словом «книга» в кавычках. Но кто разболтал? Алёшка? Не думаю. Ведь он дал слово, а такие скучные люди, как он, если уж дают слово, то держат его, это в их характере. Вика? Тоже не думаю. Зачем ей это? Она и нам-то запретила болтать. Лялька? Лялька, конечно, готова разболтать что угодно, но дело в том, что вряд ли она была в силах запомнить, что там было к чему. Лялькину болтовню никто и в грош не ставил. Знаю только, что вокруг Ксаны росла стена враждебного отчуждения. Не было бойкота, не было прямых обвинений, никто с ней не ссорился, но она осталась одна. Ксана не могла не почувствовать этого, может быть, какое-то время это ее беспокоило, но еще больше ее беспокоило поведение Алешки. По-моему, она искренне не понимала, в чем дело. Пыталась выяснить, делала глупости, звонила Алешке, ходила по его улице, буквально подстерегала его. Дурак Кузяев хихикал, встречая Ксану в классе, а Сажина заводила подлые разговоры о девичьей гордости, метя в Ксанин огород. Весь класс в целом демонстративно ухаживал за вредной Петровской, но с Петровской каши не сваришь. Теперь уже Петровская объявила бойкот всему классу, а не класс ей. К Вике тоже наконец то стали относиться так, как ей хотелось давно, будто они с Ксаной были сообщающиеся сосуды, и чем больше понижался уровень Ксаны, тем больше поднимался уровень Вики.
