Меня не узнала Петровская - страница 26
Потом она совершенно спокойно начала урок. Впервые за последнее время на ее уроке не было ни одного постороннего шума. Больше я ее сегодня в школе не видела.
На переменах наши мальчики устроили дрязги, что никого они поздравлять больше не собираются, раз все такие разборчивые. Потом они орали, что девчонок из класса они тоже поздравлять не будут, потому что мы не поздравили их 23 февраля. Интересно, какое они имеют отношение к армии? Правда, потом у Гущиной, Дерябкиной, Голандашвили и у всей их компании появились одинаковые пупсики, но мне как-то было наплевать. Кашин носился по чужим этажам, меня еле поздравил и убежал куда-то как назло, а я сидела как дура и слушала весь базар наших мальчишек.
Ой, забыла, мне же Ромка Хейфец подарил шоколадку. Как-то сунул втихомолку, даже неудобно. Я отдала ему обратно и сказала, чтобы подарил мне ее, когда я буду с Милкой, ну чтобы на двоих, а то Милке никто ничего не подарил. Он вначале не понял, почему это я ему возвращаю, покраснел ужасно, даже слезы на глазах выступили, а когда понял — засмеялся и убежал. Сбегал куда-то, в буфет, наверное, и принес еще одну. Дал нам с Милкой. Тут подвалила Зося. Мы поделили две шоколадки на три части. Пока мы с Милкой ели, Зося свою часть слопала, нам пришлось по половине еще отломить, потом опять, мы только по кусочку сжевали, а она как утка все заглотнула. Ведь они плохо живут, пусть Зося потешится.
Ну вот, о школе, пожалуй, все. Теперь надо рассказать веселый конец. После уроков забежала домой, нарядилась и пошла к Милке. В кружок было к пяти, но я пришла к Милке в четыре, потому что она целый год собирается. Мама упрекает меня, что я неряха, но уж по сравнению с Милкой я ангел. Она не только неряха, она жуткая копуша. И потом, у меня нет привычки зашивать все на себе, а Милка вечно все на себе ушивает. Ее мама шьет ей обязательно такие платья, чтоб они скрывали формы, а Милка, наоборот, пока родителей нет дома, ушивает все на себе, чтобы формы были ясны. Вот я опять смеюсь над Милкой, а еще неизвестно, что бы делала я, если б у меня была такая же хорошая фигура, как у нее. Даю себе слово не злопыхать. Правда, я ей сто раз говорила, чтоб она не ушивала зелёное платье белыми нитками, да еще через край, а то потом целый вечер ходит и надоедает мне, не видны ли нитки.
А когда возвращаемся домой, Милка в парадной все распарывает и приходит как ни в чем не бывало.
А вообще, мы с ней плохо одеты. Не то чтобы родители жадные, а просто у них какие-то вкусы патриархальные.
Мне вот синее платье купили — такая дрянь! Оно мне сразу не понравилось, мне нравилось розовенькое, но разве маму переспоришь!
В общем, я нарочно так долго все описываю, потому что мне приятно вспомнить все, до мельчайших подробностей. Потом мы пошли в школу. Хотели сразу пройти на сцену, но мальчишки нас почему-то не пустили.
Мы спросили у Игоря Александровича почему, но он сказал, что его самого не пускают.
Около часу прослонялись без дела. Девчонки все почему-то пришли нарядные, как будто чувствовали.
Но что началось потом! Мальчишки устроили нам капустник! У меня просто слов не хватит описать, так что и не буду. Каждой девчонке посвятили отдельный номер, а остальные номера вообще всем женщинам. Мы все в зале прямо валялись со смеху. Но самое главное…
Объявили номер: французская певица Софит-Горит. Вышел парень, наряженный певицей. В красных чулках, все время тряс юбками, пел на каком-то тарабарском языке, вставляя наши имена и фамилии. Ужасно смешно, только я никак не могла понять, кто это такой, хотя и ужасно знакомый. И потом, когда они уже все в незагримированном виде вышли на поклон, я узнала в нем… Дитю! Господи, как мы все завизжали. Это же подумать только!
Дитя! Что потом творилось! Такого праздника у нас еще никогда не было.
Парни притащили магнитофоны, были танцы, потом все придумывали всякие хохмические этюды. Я только все боялась, как мне себя вести с Дитей, но все оказалось гораздо проще, чем я думала.
В жизни он не такой любвеобильный, как в письмах, да и вообще у нас никаких пар не было, все танцевали вместе, как попало. Так что никому не было обидно.
