— Да уж, с детьми это так, не столько мы им нужны, сколько они нам, — сказала Настасья Филипповна.
Я тихонечко прокралась к выходу. Они меня так и не заметили.
Когда я шла домой, я все думала об их разговоре. И мне почему-то всё больше становилось жаль Игоря Александровича и даже показалось, что его надо защитить. Только ведь как? Надо, надо, а как?
Была репетиция. Кое-что из того, что говорил Игорь Александрович, удалось записать.
«Доброта и неожиданность, слышите? Помните, у того же Шварца: только хорошие, здоровые, нормальные люди способны на неожиданные поступки! Это мысль! Так удивите меня! Ну пожалуйста! Ну как хотите! Алик, здесь можно встать на голову. Почему? А ты оправдай. Актер ты или кто? Твое дело оправдать неожиданность!
Неожиданность поступков — проблема современности, только здоровая, полнокровная личность позволяет себе роскошь выбора, роскошь поступка, остальные живут никак не поступая и не выбирая.
Поехали!»
Старшая стояла на лестнице и хватала всех участников монтажа. К сожалению, я слишком поздно её заметила и тоже попалась. Придется торчать после уроков. Часа два, не меньше, с ней меньшим не отделаешься, потому что на одно построение у неё уходит час: одни пришли, другие сбежали, другие пришли, третьи смылись.
На меня она ужасно сердилась и требовала, чтоб я подняла голову и кричала звонким голосом, а как я могу звонким голосом, когда у меня голос нормальный?
Ужас! Если Игорь Александрович это увидит, мне будет страшная головомойка.
Зато Гущина старается что надо! Хоть у нее ни голоса, ни дикции, ничего вообще нет, но она тоже участвует в монтаже, потому что они со Старшой дружат. Она Гущину зовет Ларисонькой, Гущина её — Зиночкой Александровной. Сразу после монтажа я очень хотела сбежать, но Зинаида оставила меня и Гущину. Я так и не поняла зачем, потому что о монтаже мы не говорили, а почему-то говорили об Игоре Александровиче. Она спросила, женат ли он. Я сказала, что нет. Тогда она спросила, есть ли у него девушка. А откуда я знаю? Потом она стала восторгаться его талантом и тем, как он поставил интермедию.
Если уж он поставил так хорошо, то почему же они все испортили?
Потом она стала говорить Гущиной, что неплохо бы и ей заняться драмой (ха-ха! То-то ее у нас ждали!). Но Гущина сказала, что мама не позволяет ей заниматься пустяками. Лучше уж спортом, потому что это поможет при поступлении в вуз.
Потом разговор как-то незаметно перешел на Крючка. Зинаида её ненавидит. Интересно, почему?
Зинаида стала говорить, что Крючок — злая старая дева, черствая и сухая, как пергамент. И чего только она не говорила! Мы с Гущиной сказали, что Крючок совсем не старая дева, потому что она сама рассказывала нам про мужа.
Тогда Зинаида захохотала и сказала, что все это вранье, что она даже некоторым учителям так врала, но потом как-то выяснилось, что все это вранье. И так уж она радовалась, что смотреть на нее было неприятно: косички с бантиками в горошек прыгают как на проволочке, если сзади смотреть, так прямо девочка, а заглянешь в лицо — пожилая вроде. Так же мне неприятно было однажды, когда я маленькую лилипутку приняла сзади за девочку. Фу! Что это я пишу все о неприятном?
Ведь у меня есть Кашин. Интересно, знает ли он, что он у меня есть.
Украла у него фотографию и любуюсь всё время.
Репетировали сцену на балу. Волшебная страна и объяснение принца Золушке в любви. Кашину нагорело. И, по-моему, за дело. Вписываю в дневник то, что мне удалось записать на репетиции:
«…Кашин, почему ты не смотришь ей в глаза? Все люди — как дети. Они не стесняются смотреть в глаза. Вы когда-нибудь на улице смотрели на детей? Посмотрите, и чтобы в следующий раз все знали, как смотрят дети. Поехали!
Стоп! А вы можете то же самое, но только проорать? Почему это вы считаете, что в любви надо объясняться заикаясь и шепотом? Это, дети мои, штамп номер двести восемьдесят шесть «б». И потом… ведь у Шварца хороший текст, его не стоит шептать, это не какая-нибудь «тетя Гуля вышла замуж». Леночка, не опускай глаза. Золушке нечего стыдиться и жеманничать. И ты тоже, Кашин. У вас это в первый раз, любовь каждый открывает для себя сам.