Ну и что, что там бесплатно только раз в две недели появиться можно?
– Грязный Фил не только с лавочников мзду имеет. – И речь Войтеха, чужеродная, правильная, мамашу бесила. А когда сама Таннис начинала говорить, как они – под «ими» мамаша имела в виду Войтеха и леди Евгению, – то получала затрещину. – Он… от подземного короля кормится. – Войтех вытащил из башмака ножик, крохотный, из тех, которые меж пальцев зажимают, бросил в землю. Ножик воткнулся по самую пятку рукояти. Войтех его вытащил и снова бросил. – А считает себя лучше нас, смотрит, как на отребье. Но я – честный вор.
– А я?
– А ты – любопытная малявка…
– Ты поэтому злишься, что он думает, что лучше тебя?
– И сообразительная малявка. – Войтех вновь выпустил ножик, но поймал у самой земли. – Я не притворяюсь честным человеком. А он… смотрит, как на дерьмо. Сам же – дерьмо куда большее. Думаешь, он только лавочников крышует? Нет, он делает то, что подземный король говорит. Надо своего человечка отмазать, и Грязный Фил получает имя… и конвертик. Надо утопить чужого…
Ножик вонзался в землю все быстрей и быстрей.
– Он закон блюсти поставлен. – Войтех сдавил руку, зажав нож. И тот скрылся в кулаке. – А он… ему ж плевать, виновный или нет. Чего сотворил… или ничего не сотворил, но просто дело прикрыть надо… грязный человек. Держись от него подальше, Таннис. И пряник ешь. Тебе расти надо, малявка…
…выросла, спасибо.
И старая едкая боль выплеснулась, заставив стиснуть зубы.
Пройдет.
Всегда ведь проходила.
Кейрен вернулся донельзя вовремя.
Вымылся. И волосы мокрые, потемнели, слиплись, а бледно-голубой полицейский китель ему даже идет, только в кителе этом Кейрен выглядел чужим каким-то.
– Простите, Филипп, – он поклонился, – я вас задержал.
– Ничего. – Человек осклабился. – Мы тут неплохо время провели…
Он подмигнул Таннис.
А потом ушел.
– Он… – Кейрен явно не знал, как начать разговор, – тебя не обидел?
– Нет.
И надо ли рассказывать ему о той встрече?
Давно ведь было, и… и такие, как грязный Фил, не меняются… а если он… нет, это как-то чересчур… Грент договорился с подземным королем, но… здесь же управление.
– Таннис, – Кейрен обошел стул и положил ладони на его спинку, – послушай меня, пожалуйста.
Или все-таки рассказать?
– Я помню, что обещал тебе. И сдержу слово. Клянусь. Но пока тебе придется остаться здесь.
В кабинете?
Она замерзла. И есть хочет.
– Мы считаем, что пока уходить небезопасно. А камеры…
Камеры?
– …хорошо охраняются. Ты будешь сидеть одна, и я позабочусь, чтобы тебя не обижали.
– Ты…
– Это временная мера, Таннис. Идем.
Кто считает? Он и его начальство? Сначала запереть, а дальше… что будет дальше?
– Таннис, пожалуйста, не глупи. – Кейрен отвел взгляд.
Сволочь.
А ведь и вправду поверила ему.
И что теперь? Устроить истерику? Не дождется. Сбежать? Из главного полицейского управления? Смешно думать. Сопротивляться? Скрутят, и хорошо, если кости при этом не переломают.
Таннис молча поднялась, сняла плед и, аккуратно свернув, положила на диван.
– Прекрати, – поморщился Кейрен. – Не так все и страшно. Получше, чем в твоем подземелье.
Ну да… а если и он тоже?
Хороший мальчик из Верхнего города, добрый и нежный даже. И что с того? Подземный король тоже не похож на чудовище. А Филипп – на продажную сволочь…
Нет, Кейрен мог бы убить ее еще внизу, когда вышел из клетки. А потом бы вернулся. Значит, он сам по себе, только ведь не легче. Ничуть не легче.
Дверь, перевязанная железными полосами. И лестница с широкими низкими ступенями, которые уходят в темноту.
Кейрен держится сзади.
Молчит.
И хорошо, что молчит, а то нервы Таннис, того и гляди, сдадут. Она ведь не железная. Обыкновенная совсем… дурочка.
Еще одна дверь. И бронзовый молоточек на цепи. Кейрен стучит, звук глухой, гулкий, и окошко в двери открывается.
– Кто?
Таннис молча отступает, прижимается к гладкой холодной стене. А Кейрен протягивает в окошко бляху. Открывают не сразу, ворчат, возятся с засовами, но все же…
И снова лестница.
И комната, на стенах которой блестит вода. Тонкая журавлиная шея душа, ржавые трубы. Вода собирается на полу, а мыло терпко пахнет цветами. Ей принесли и шампунь, и мочалку, которой Таннис драла кожу, не жалея. Она стояла под душем, пока не закончилась горячая вода, стояла и под холодной, упрямо, пусть упрямство это и было лишено смысла.
