По лестнице Таннис поднималась, перепрыгивая через ступеньку, и сердце колотилось быстро, того и гляди вывалится. Остановившись перед дверью, на которой кто-то нацарапал матерное слово, Таннис постучала. Открыли не сразу. Таннис почти уже решилась уйти, когда дверь распахнулась.
– Кто там, дорогой? – раздался скрипучий старушечий голос.
– Друг, – ответил ей Войтех и, схватив Таннис за руку, втянул в квартиру. – Я давно хотел вас познакомить. Леди Евгения, позвольте представить вам Таннис. Таннис, это леди Евгения.
Комнатка старухи была сырой и холодной. Из окна дуло, несмотря на то что само это окно было завешено одеялом, поверх которого старуха зачем-то прикрепила кружевную шаль.
Сумрачно.
Единственная свеча дрожит в бронзовом канделябре, и свет ее отражается в стеклянной вазе.
Ветки рябины. И рыжие листья клена. Скатерть с вышивкой, пусть и потрепанная, но чистая. Портреты на стенах, за которыми стен не видно. Таннис вертела головой, замечая все более и более удивительные вещи…
– Доброго дня, деточка. – Старуха сидела в плетеном кресле на гнутых полозьях. Без обычной своей шубы она казалась крохотной и невероятно хрупкой. Кожа ее гляделась прозрачной, а глаза и вовсе были белыми, полуслепыми. В тонких пальцах старуха держала рамку с натянутой тканью.
– Драсьте, – пробормотала Таннис.
Что делать дальше, она не знала. И спроси бы кто, зачем она пришла, Таннис вряд ли сумела бы ответить. Пришла, и все тут…
– Проходи, милая. – Воткнув иглу в ткань, старуха отложила рамку. – Присаживайся. С твоей стороны весьма любезно было заглянуть в гости. К величайшему моему сожалению, в последнее время сама я не в состоянии наносить визиты, а одиночество никому не идет на пользу.
– Садись. – Войтех положил руку на плечо и подтолкнул к столу.
Круглому.
Таннис никогда не видела, чтобы столы делали круглыми. А скатерть она тайком пощупала. Красивая. Особенно вышивка хороша. Надо будет мамаше сказать, чтоб купила такую… хотя нет, денег пожалеет. Да и скатерть не протянет долго…
– Леди Евгения…
– Да, милый? Не будешь ли ты так добр поставить чайник? Думаю, гости – это подходящий повод для чаепития. Дорогая, окажи милость, сними шапку.
Таннис, покраснев, стянула кепку и, не зная, куда ее положить, затолкала за пояс.
– Вот так. – Сухонькая теплая рука коснулась волос. – Ах, девочка моя, скажи маме, что не нужно обрезать волосы так коротко. Зачем?
– С длинных вшей хрен вычешешь.
Войтех вздохнул, и Таннис поняла, что снова его разочаровала. Она ж правду сказала: в доме полно вшивых, и с длинными волосами задолбешься возиться. Так мамаша говорит. И Таннис верит ей.
– Ты очень экспрессивна, но некоторые слова юной леди употреблять не следует, – мягко заметила леди Евгения. – К примеру, хрен – это корнеплод…
– Ага, и еще…
Войтех отвесил подзатыльник, не позволив договорить. А что такого Таннис сказала? Неужто старуха в ее-то годах не знает, что называют хреном?
– Милый, нельзя бить женщин. И твоя подруга не виновата в том, что повторяет услышанное.
– Думать надо, – буркнул Войтех, присаживаясь на хрупкий с виду стул.
– Надо, – согласилась леди Евгения. – Но все мы дети своего мира. И мира иного она не знала. Но если захочет…
…Таннис хотела.
Узнать. Стать частью мира иного, которому принадлежала старуха, умудряясь каким-то чудом сохранять осколки этого мира вокруг себя. Белый сверкающий чайник, и чай настоящий, крепкий, а не то варево, которое мамаша готовит. Невероятно хрупкие чашки с узенькими донцами и позолоченными ручками. Таннис они до того понравились, что возникло почти непреодолимое желание спереть одну, но она покосилась на Войтеха.
Не одобрит.
Он со старухой разговаривает, как с давней знакомой. А у своих воровать западло. И Таннис со вздохом чашку отставила. Она чувствовала себя нелепой, неуклюжей в старой рубашке, которая торчит из-под свитера, в дурацких штанах на лямках, с волосами растрепанными, которые вчера мамаша керосином мазала. И до сих пор Таннис ощущала вонь.
От старушки же пахло цветами.
Таннис не место в этой комнатушке.
Но леди Евгения, улыбнувшись, попросила:
