– Сверр… иногда уходил охотиться… он так называл. А когда возвращался, от него пахло кровью. Ему это нравилось. Я ни о чем не спрашивала. Ему опасно было задавать вопросы. Но однажды он сам рассказал и… и показал. Мы поссорились, и… и он сказал, что если я попробую сбежать от него, то он сделает так со мной.
Она подносит ладонь к лицу, пальцы растопыривает, разглядывает руку.
– Его больше нет. – Брокк не способен защитить ее от памяти и самой себя.
Кэри кивает, но, кажется, не верит.
Молчит.
Молчание становится тяжелым.
Она близка. И просто – руку протянуть. Коснуться, утешая. Обнять. Пообещать, что все дурное, что было в ее жизни, осталось позади… Кэри поверит. Ей хочется верить.
Непозволительная близость желтых глаз.
Непозволительная.
Близость.
– Извините. – Она первой обрывает нить взгляда и отстраняется.
Правильно. Нельзя пересекать границу, им же вычерченную.
И снова стол. Белая скатерть. Серебро. Стекло. Высокая ваза. И темные тепличные ирисы. Пурпур лепестков, теплый багрянец зева. Мягкая зелень толстых стеблей. Кэри разглядывает цветы, чтобы не смотреть на него. А он поворачивается к окну и морщится от головной боли. И забывшись, трет виски пальцами, пытаясь отогнать мигрень.
– Вам плохо. – Кэри встает, она идет.
Три шага всего. Глухой звук – каблучки ее туфель соприкасаются с паркетом. Блестят на полу осколки стекла драгоценными камнями…
– Это пройдет. – Брокк жмурится.
Нельзя отвернуться. И сбегать глупо.
– Закройте глаза, пожалуйста. – Рукав ее платья касается щеки. Холодный шелк. Темно-лиловое кружево, жесткое, словно вырезанное из бумаги. А пальцы мягкие. – Расслабьтесь.
Когда она рядом?
Вчерашний вечер вдруг все изменил. Но Брокк послушно закрывает глаза.
– У Сверра тоже случались головные боли… и раньше, когда он… – Кэри замолкает, но дрогнувший голос выдает ее волнение. – Ему помогало, когда я… хотя, возможно, Сверр и лгал. Ему просто нравилось, когда я рядом.
Печаль. Терпкая, как вчерашнее вино, которое так и осталось недопитым, но боль и вправду отступает.
Кэри массирует виски, касается волос. Прикосновения эти легки, едва ощутимы. От рук ее пахнет травой и еще, пожалуй, весенним дождем, что плавит слежавшиеся за зиму снега, омывает каменные щеки дома, стекла… и самую малость – железом. Пряный аромат. И тянет прижаться к раскрытой ее ладони, пальцы губами поймать…
…друзья так не поступают.
Не стоит забываться.
– Вам лучше? – Она отстраняется, вновь задевая его рукавом.
– Намного.
Уйдет. И вновь наступит тяжелое молчание, которое Брокк не умеет заполнить. Ему не хочется отпускать Кэри, она же, ощущая это нежелание, медлит.
– Быть может… – бросив взгляд в окно, он подал руку, – вы не откажетесь от небольшой прогулки? Дом, я полагаю, вы уже изучили, но есть еще парк и оранжерея…
– С радостью.
Радовать ее легко. И желтые глаза темнеют, обретая медвяный оттенок…
Брокк отворачивается.
Прогулка. Он целую вечность не выбирался из дому, чтобы не по делу, а просто так… день солнечный, ясный, пусть бы и холодный. Ветер пробирается сквозь тонкую ткань пальто, и Брокк ежится, поднимает воротник.
– Тебе не холодно?
Он не знает, как к ней обращаться, сбивается то на вежливое «вы», которое помогает держать дистанцию, то вдруг эта церемонность начинает казаться ему нарочитой, и Брокк отступает.
Путается.
И вновь возвращается к началу. Кэри же словно и не замечает его смятения. А может, и вправду не замечает. Для нее здесь все внове.
– Отсюда дом похож на замок. – Она прячет руки в меховой муфте, и ей к лицу и муфта, и пальто, и рыжая лисья горжетка, и маленькая смешная шапочка, украшенная вышивкой. – Он очень старый?
Здание из красного кирпича. Два крыла, две башни и острая крыша с медным флюгером. Ветра дуют западные, холодные, и на щеках Кэри горит румянец.
– Он начался с западной башни, правда, теперь от нее остался лишь фундамент. Ну и подвалы.
Вне дома просто. Идти рядом, близко, но не настолько, чтобы близость эта ее смутила.
Дорожка. Лужи, в которых отражаются солнце и кривые ветки кленов. Деревья тянутся друг к другу, сплетаются в странное кружево, сквозь которое проглядывает блеклое осеннее небо.
