– Я не знаю.
– Тогда вернись к нашей веранде к нашей реке нашей ночи деревьям и ты ведь любишь звезды – слышишь, автобус к углу подъехал? – где ты из него всегда выходишь – больше не надо, мальчик мой, не надо – Я видела, у меня виденья были и идеи: ты такой красивый, мой муж, шагаешь по самой верхушке Америки со своей лампой – как тень – я слышала, как ты насвистывал – песенки – ты же всегда поешь, когда идешь по Массачусетс – ты думал, я не слышу, или я совсем тупая – Ты же не понимаешь грязи – на земле. Джеки. Лоуэллский Джеки Дулуоз. Поехали домой, бросай здесь все. – У нее перед глазами пиковые тузы; я видел, как они там сияют и поблескивают. – Потому что жить в этот Нью-Йорк я никогда не приеду, тебе придется меня дома замуж брать, уж какая я есть… Ты здесь весь потеряешься, я это так и вижу – Не нужно было тебе из дому сюда уезжать, плевать мне, что бы там ни говорили про успехи и карьеры – тебе от этого ничего хорошего – Да ты и сам своими глазами это видишь – А погляди-ка, фря какая утонченная, дура, наверно, каких мало, и на врачей психовочных для нее тыщи долларов тратят – да забирай ты их себе, братишка – на здоровье. – Ха, – завершила она горлом, оно дрогнуло, и я поцеловал ее, и мне хотелось насытиться каждой унцией ее таинственной плоти, каждой частью бугорком ручейком дырочкой сердцем, всем чего я даже пальцами своими еще не познал, всею ее изголодавшейся драгоценностью, единственным, никогда не повторимым алтарем ног ее, животом, сердцем, темными волосами, а она не знала об этом, без благословения, без благодати, тусклоглазо прекрасная. – Пусть меня забирают в любую минуту, я готова, – сказала Мэгги, – но в этой дыре уж пускай птицы не поют.
В ее глазах видел я тлеющее Содрать бы это клятое платье и никогда не видеть его больше!
Позже моя сестра спросила:
– А Мэгги волосы с лица убрала? – или челка висела? – У нее же личико маленькое – Она розовое надела? Должно хорошо смотреться, она такая смугленькая. – Челка у нее висела – моя маленькая челка Мерримака.
Где-то в обширной ювелирии лонг-айлендской ночи мы брели, под ветром и дождем – Воскресный вечер – выходные закончились – поездки, коктейли, представления, назначенные встречи, все выполнено, все без радости – платье ее уже давно упаковано обратно в коробку – Она дулась, пока я тупо вел ее сквозь неведомые тьмы города – Дом ее тетки стоял где-то за пустырем, чуть дальше по улице – Уныние воскресного вечера – ветер трепал ее милыми волосами мне по губам; когда я попробовал ее поцеловать, она отвернулась, я слепо потянулся за потерявшимся поцелуем, что никогда больше не вернется – Дома тетка приготовила для нас и для миссис Кэссиди большой воскресный ужин, та дожидалась нас все выходные, притом покорно – помогала по кухне – только в Радио-Сити съездила.
– Я не ослышалась, Джек сказал, что у него в животе урчит? Ты ж обессилел уже совсем – садись-ка, вот тебе супу.
– Ну что, детки, повеселились?
Мэгги:
– Нет!
– Мэгги! ну как ты себя ведешь?
Я помог ей снять пальто; под ним на ней было хлопчатобумажное платьице; от сладости ее фигурки мне захотелось расплакаться.
– Мэгги никогда ни Бостон не нравился, ни другие места, – сообщила мне миссис Кэссиди, – так что не обращай на нее внимания, она просто дурью мается – Ей нравится только носить старый свитер, туфли и на качелях качаться – совсем как я.
– Мне тоже, миссис Кэссиди – если б не нужно было в футбол играть.
– Идите есть!
Громадный ростбиф, картошка, мятая репа, подливка – как раз то, что ирландская дама станет в меня впихивать, да еще с добавкой.
После ужина с разбитым сердцем сидел я на другом конце гостиной напротив Мэгги и наблюдал за нею, полусонный, а они разговаривали – как дома, поужинали, дремлем в креслах, сладкие ноги Мэгги – Ее темные глаза презрительно окидывали меня – Она свое слово сказала – Миссис Кэссиди видела, что мы не поладили – Большая экспедиция, планы, великий бал, цветы – все коту под хвост.
Утром в понедельник они отправились домой, хорошенько выспавшись, Мэгги – к своей веранде, младшим сестренкам, обожателям, что по-соседски заглядывают на огонек, к своей реке, к своей ночи – а я к своим водоворотам нового треска и блеска – стоя в школьном коридоре, Милтон Блох, позже ставший композитором, представил меня Лайонелу Смарту («Псих Смарт» – и это преподавателю математики), который впоследствии стал моим замечательным милым другом современного джазового поколения, Лондона, Нью-Йорка, целого мира – «Это Джек Дулуоз, он считает, что самая великая банда – у Маггзи Спэнира»
