А на берегу воцарилась мертвая тишина. Даже детвора, против обыкновения, молчала, сбившись в тесную кучку. И только чей — то старушечий надтреснутый голос вымолвил с неподдельным испугом.
— Прогневили они своего полночного бога. Отвернул он от них свой лик.
Смур помотал головой.
Воин воина, пусть даже и врага, всегда поймет.
Опять угадал Радогор. Вот он стоит по другую сторону от Ратимира. Губы поджал, стиснув кулаки, и в глазах мстительный блеск. Словно и не боги покарали ярла. А он сам разломил плот, как краюху хлеба. И холодом от него наносит, хоть кутайся.
Взрыв отчаяния потряс души северных воинов. Не было еще такого не при их жизни, не на памяти, да, пожалуй, и на памяти их отцов и дедов. Иначе бы, хоть отголоски, а долетели бы. И не просто воина отвергли боги, ярла, о котором скальды поют песни и слагают саги.
Понурив голову и боясь смотреть в лица людей. Они молча, пошатываясь, как от крепчайшего эля, направились к своей лодии. А люди все не расходились, не сводя глаз с того места, где река поглотила ярла.
— Велики же грехи на них, коли подобно камням ушли на дно.
Все тот же старушечий голос, определил воевода.
— А другим теперь, как жить? Одной ватагой ходили. Эвон как их сразу всех к земле придавило.
— Жить одно. А умирать без всякой надежды совсем другое.
В голосе и злорадство и жалость. Все перемешалось, как квашня под бабьей мутовкой. Какой бы ни была душа, а все ж душа.
— Теперь уж вовсе одичают, коль узнали, что и умереть им, как все люди умирают, не доведется.
— А, может, и нет. Смерть, она кого хочешь заставит задуматься, когда строго на строго в глаза заглянет, да душу разом и перевернет.
Ратимр повернулся к Радогору, но парня уже рядом не было. Ушел Радогор не попрощавшись и не дождавшись конца.
— А не он ли посчитался с ними за девицу, княжну эту, Владиславу?
«Уж не научился ли Смур чужие мысли угадывать? — Подумал старшина. Глядя на воеводу.
Но нет. Где там. Воеводе в своих бы худо — бедно разобраться. Куда уж ему в чужие мысли лезть. Взгляд потерянный, в реке заблудился. А там бревна и поленья, как стояли так и стоят. Река небрежно к берегу их относит.
Пожал плечами. Де, не мое это дело. Своих через край. А хоть бы и посчитался. Один — бог суровый, как и его полночный край. Какое ему дело до людских страданий. И Тор не мягче норовом. Если только имена не перепутал.
— Куда они сейчас? — Это уже Смур.
— Кто их знает?
— Домой нельзя. Вождя потеряли. Кровью за кровь не ответили. Дорогой мертвых отправить не сумели. И у самих на душе свербит. Полонянку бы в жертву, чтобы бога своего, страхолюдину умилостивить, так и ее нет. Бэр унес. А ну, как та жертва поперек горла встанет? Тогда куда бежать. Не хочешь, так призадумаешься.
Раскорячились мысли в голове у воеводы в разные стороны. Вроде бы и не его это дело. А зацепило. Запутался, как рыба — ерш колючками в неводе. И вперед не пролезешь, и обратно колючки не пускают.
— Вот так, не по нраву придется что — нибудь, пошепчет, почамкает губами и сам забегаешь, милости просить будешь.
Ратимир поморщился.
— Не наговаривай на парня. Ему ли в божьи дела мешаться? — Поморщился Ратимир. — Люди услышат, начнут шарахаться от него. А то и вовсе на костер взведут. Тебе ли этого не знать?
— Я разве со зла? И люди… Да они ему в глаза заглядывают! Девки во сне видят. А бабы, сам знаю, сыновей его именем называют.
И, размахивая руками, зашагал от реки широкими шагами.
А Ратимр постоял недолго, задумчиво глядя на будто застывшую реку, и покачал головой.
— Вот они грехи человеческие. Река и та принять не смогла. Разом почернели от горя. А уж она ли не повидала на своем веку! И смертей без счета, и крови наглоталась. И все не притерпелась.
Радогор уж и думать забыл обо всем.
На столе светец чадит в потолок. Не початая крынка молока стоит. Да пол — хлеба. Пахучего. Ноздреватого.
Едва дверью хлопнул. Княжна дикой серной с лавки сорвалась и в угол спряталась. По стенам лохматые тени заплясли, запрыгали. И не юная девица, зрелый муж вздрогнет, убоявшись нечистой силы. Половицы под ногой утробно вздыхают и постанывают.
