Не один уж раз об этом думал, но ничего не придумывается.
Идет, не глядя под ноги, брынькает губами
Остромысл, черная душа, давно бы нашел ответ на такой простой вопрос, а он уж голову сломал, а так до края и не добился. И то, не Остромысл он. Ему за рукоять меча проще держаться.
Сколько дней бъется, а в голову ничего не лезет.
В улице сторожа, заслышав его шаги, деревянными колотушками заколотили.
— Слушай…
А кати оно все, куда катится.
— Будь здрав, Ратимир! мое подворье. — Спохватился Смур. — Чуть мимо не прошел. А то заходи. Опрокинем по чарке — другой. И лавка для тебя найдется.
Ратимир задумался, оглянулся по сторонам и отрицательно мотнул головой.
— Мимо пройду, не обессудь. Я с этим парнем уж все свои дела забыл. Едва глаза продеру, а ноги уж сами бегут. Как собаку на кость манит. Уж больно не прост парень. И все у него выходит само собой. Будто так и надо. И волхвование у него не наше. Пращуров волхвование. Давно забытое. А, может, и еще откуда, что вернее всего. И бой не здешний.
— Мысли, опять же, угадывает и слышит. Я уж и думать при нем боюсь. — Подхватил Смур. — Великая силища в нем затаилась до поры. Страшная силища.
К вечеру на берегу от народа тесно подступиться некуда. Мужи, бабы. Старики и те приползли. По ограде с клюкой до отхожего места дойти не могут, а сюда притащились. Ребятня под ногами путается. Их гонят прочь, а они пищат да лезут.
Но к воде близко не подступают. На берегу только дружина убитого ярла. И те, кого воевода Смур из ямы выпустил. А между дружиной и людом многочисленным на взгорке сам воевода Смур и другие набольшие люди. Сотские, десятские. Здесь же Ратимир. С Радогором тихонько переговаривается.
На воде плот покачивается. На плоту дрова сухие колодцем складены и соломой обложены. Поверх дров тела убитых, ярла Гольма и его воинов, в полной воинской справе. И с надлежащим припасом, чтобы в дороге ни в чем недостатка не было.
Лица воинов напряжены и суровы. Громкими хриплыми голосами вытягивают то ли гимн боевой, то ли песнь далеких предков. А может к своему богу молитву возносят..
Плот качнулся, сдвинулся с места, сдвинутый тяжелыми баграми, постоял и послушно потянулся на середину реки. До зрителей долетел облегченный вздох воинов.
— Опасались, что не примет река. Оттолкнет — Чуть слышно шепнул Ратимир. — Обратно их вернет.
— И что?
— Будут тогда их души метаться бесприютными по свету, пока боги не простят. Или те, с кем они бесчестно поступили. Но и тогда врата Ваалхала будут для них закрыты.
А плот, покачиваясь на речной глади, неспешно удалялся от берега. Воины вздели луки. Вспыхнула, привязанная к стрелам солома и, смоченные в масле, тряпки. Стрелы, оставляя вечернем небе огненный след, взвились высоко вверх. Повисли, рассыпая искры, и со свистом обрушились вниз, на плот.
Вспыхнула солома.
Пламя вырвалось из — под дров. И разлетелось, охватив весь плот, вызвав радостные крики друзей погибших.
Но радость была недолгой. Пламя, сорвалось с кострища. Отделилось от него, отстав от плота и упало… в воду. Только слабые искорки рассыпались над рекой.
Плот же, дойдя до середины реки, остановился. Постоял, словно раздумывая плыть ли дальше, и медленно пошел по кругу.
Крик отчаяния долетел до стоящих на берегу.
Ратимир, стараясь остаться не замеченным, поглядел на Радогора.
И здесь угадал парень. Или нет?
Глаза сошлись в узкую щель, морозной синью отливают. Губы едва приметно шевелятся. А высоко в небе, почти сливаясь с быстро надвигающейся ночью, висит его ворон.
И второй раз стрелы взлетели в воздух. Остановились, будто слета на каменную стену налетели, и посыпались в воду, так и не долетев до плота. Плот же сорвался мс места и, подхваченный крутой волной, стремительно понесся вниз по реке. И опять диво. На реке даже ряби не был, и вдруг откуда не возьмись волна! Взметнула плот на горб, да так, что бревна затрещали, уронила и снова поднялась.
Стрелы посыпались огненным потоком. А сумеют ли они запалить намокшую солому?
А плот летит по воде так. Что ни веслом, ни парусом не догонишь.
Волна же в третий раз подхватила его, подняла на гребне и с треском переломила надвое. Захлестнула водой и успокоилась. И только бревна да поленья, лениво покачиваясь, остались на водной глади.
