Цитадель Шинуаз. Символ неприступности.
Вокруг неё густые леса и широкие поляны, ночью снег ложится на ветки теплым одеялом, чтобы к позднему утру, потяжелев, упасть на влажную землю. Такова уж здешняя зима, ласковая, мягкая, с прозеленью и первоцветами в ледяных скорлупках — солнечных линзах: на раннюю весну похожая.
Оттого в лесах будто птицы поют: свист, щелканье, перекаты, щебетанье и чириканье. Ба-нэсхин. Так они разговаривают между собой — лучшие воины, надежнейшие стражи Вертдома. Не просто так — но чтобы показать всем прочим своё единство, душевное расположение, верность. Так поют в соленых океанских водах их мощные ба-фархи. И полуопальный цареныш Фрейр учится этому полетному, этому по видимости беспечному языку непреложной дружбы.
А внутри дома, в одном из садов, куда падают снаружи снеговые хлопья, малютка Фрей стоит, с головой накрывшись волчьей полостью и крепко ухватив руками низкую ветку дерева. Вид растения — фикус религиозный, морозостойкий.
— Стелламарис, ты далеко? Ой, я вся вниз теку.
— Здесь я, рядом. Подмороженную калину собираю. Да что там с тобой?
— Судороги. «Это» началось, кажется.
— Так восемь же месяцев, рано.
— Погодить никак уж не удастся.
— А и верно ведь — воды отошли. Давай я тебя с холода унесу.
— Н-никак не отцеплюсь, — объясняет девушка сквозь зубы.
— Тогда держись покрепче и не бросай. Висни на древе, как спелая смоква, то есть инжир, понятно? Присесть на корточки сможешь?
— П-попробую.
— Я чуть в сторону отойду — тебе самого Фваухли высвищу. Он куда искуснее прочих здешних повитух — даже, говорит, сам родил однажды.
— И к рутенскому мальчишке его возили. Знаю, — отвечает Фрей в спину своей радетельнице.
Названный субъект прилетает как на крыльях — от медовых кос пахнет снегом и влагой, глаза и зубы сверкают, как начищенные.
— Бросай принцессе свою форменную одежку под ноги, — командует Стелламарис. — И без камизы вдосталь жариться будешь.
Она плотно обхватывает Фрейю со спины и поглаживает по животу, слегка надавливая книзу:
— И не смей у меня орать — силы зря потратишь. Схватки сильные? Ага, слышу, под цитаделью прямо весь пол затрясся. Носом дыши, носом, говорю! И опирайся на меня, удержусь как ни на то. Юнош, а ты за бедра хватайся и тоже пока держи со всех рук.
— Она вроде тужиться хочет, — доносится из-под низа покрышек.
— Перехочет. Фрей, на руки мне спиной ложись. А теперь жми ветку изо всех силенок — боль ей передать. Давай!
— Не могу… — цедит сквозь сомкнутые зубы девушка. — Устоять… не могу.
— Кто из нас может-то?
— Она там… От волосиков щекотно.
— Всё тебе… — начинает Стелла и вдруг бросает ба-инхсану:
— В ноги иди! Это ж головка показывается. Девочка, опускайся пониже. Ноги на ширине плеч и согни немного. Прекрасно! Сейчас родишь. Фа, чистый рушник — принять. Да пояс, пояс размотай, он у тебя шелковый. Так, теперь одна держись.
Оба акушера пригибаются к ногам роженицы и натужно там копошатся.
— Не могу, — вполголоса стонет Фрейя. — Сейчас выпотрошусь на фиг.
— Нет, какие слова она знает! — восхищается Стелла. — Ну и не моги — теперь-то уж назад факт не повернешь. Валяй, разрешаю!
Фрейя неблагозвучно кряхтит — и в этот самый миг что-то небольшое шлепается в тряпки с визгливым капризным ревом.
— И верно — девочка, — благоговейно шепчет Фваухли. — Морская Дева. Хотя…
— Не треплись, пока не время. Отделяй. Пуповину пережми, это тебе не ваши солёные воблища: кровью мигом истечет. А теперь заворачивай дитя, живо! Простудишь. Фрей, теперь еще самый пустяк осталось выродить. Я тебя пока отсюда на руках унесу, ладно?
Через небольшое время, достаточное для того, чтобы извлечь остатки пуповины и детское место, вымыться самим и обмыть ребенка, Стелламарис говорит:
— Всё-таки оно моряна. Фрейрова кровь сказалась.
— Ну ладно. Мне кормить ее дадут?
— Нет. Ни единого денька. Единственно, что можно будет сделать, — сослаться на преждевременное раскрытие ложесен.
— А?
— Юридический термин. Будто бы ты родила до срока и недоношенного, а сама по этому поводу разболелась. Хотя легко понять, что это неправда. Дитятко у тебя крепкое, точно грецкий орешек. Ты его как думаешь назвать?
