Барбара. У нас только что состоялся замечательный митинг у ворот, выходящих на Крипс-лейн. Кажется, я еще никогда не видела, чтобы публика была так растрогана, как после вашей проповеди, мистер Прайс.
Прайс. Я бы радовался тому, что до сих пор вел греховную жизнь, если бы мог поверить, что это поможет другим избежать стези порока.
Барбара. Поможет, Снобби, поможет. Сколько, Дженни?
Дженни. Четыре шиллинга десять пенсов, майор.
Барбара. Ах, Снобби, если б вы дали вашей несчастной матери еще одну затрещину, мы собрали бы целых пять Шиллингов!
Прайс. Если б она слышала вас, мисс, она бы тоже об это пожалела. Но до чего же я счастлив! Какая это будет для нее радость, когда она узнает, что я спасен!
Андершафт. Могу я внести недостающие два пенса, Барбара? Лепта миллионера, а? (Достает из кармана два медяка.)
Барбара. Как вы заработали эти деньги?
Андершафт. Как и всегда, продажей пушек, торпед, подводных лодок и моих новых патентованных ручных гранат «великий герцог».
Барбара. Положите их обратно в карман. Здесь вы не купите себе спасение за два пенса; вы должны заработать его.
Андершафт. Разве двух пенсов мало? Я могу прибавить, если ты настаиваешь.
Барбара. Даже двух миллионов было бы мало. Ваши руки в крови, и омыть их может только чистая кровь. Деньги здесь бесполезны. Возьмите их обратно. (Оборачиваясь к Казенсу.) Долли, напишите для меня еще одно письмо в газеты.
Казенс делает гримасу.
Да, я знаю, что вам не хочется, а все-таки придется написать. Этой зимой мы не в силах помочь голодающим: все сидят без работы. Генерал говорит, что, если мы не достанем денег, придется закрыть убежище. На митингах я так клянчу у публики, что самой делается совестно. Правда, Снобби?
Прайс. Смотреть на вашу работу, мисс, одно удовольствие. Как вы этим гимном подняли сбор с трех шиллингов шести пенсов до четырех шиллингов десяти — пенни за пенни, стих за стихом, просто удивительно! Никакому торгашу за вами не угнаться!
Барбара. Да, но все же лучше было бы обойтись без этого. Я, в конце концов, начинаю больше заботиться о сборе, чем о душах человеческих. Что нам эти медяки, собранные в шляпу? Нам нужны тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч! Я хочу обращать людей ко Христу, а не просить милостыню для Армии. Ведь я не стала бы просить для себя, скорее умерла бы.
Андершафт(с глубочайшей иронией). Подлинный альтруизм способен на все, милая моя.
Барбара(собирает медяки с барабана в мешок; простосердечно). Да, не правда ди?
Андершафт иронически смотрит на Казенса.
Казенс(тихо Андершафту). Мефистофель! Макиавелли!
Барбара(со слезами на глазах завязывает мешок и кладет его в карман). Чем их кормить? Не могу же я говорить о вере человеку с голодными глазами? (Чуть не плача.) Это ужасно.
Дженни(подбегает к ней). Майор, милочка моя...
Барбара(выпрямляясь). Нет, не утешайте меня. Это ничего. Мы достанем денег.
Андершафт. Каким образом?
Дженни. Молитвой, конечно. Миссис Бэйнс говорит, что она молилась о деньгах вчера вечером, а она еще никогда не молилась напрасно, ни единого разу. (Подходит к воротам и выглядывает на улицу.)
Барбара(которая тем временем вытерла глаза и успокоилась). Кстати, папа, миссис Бэйнс здесь, она пойдет с нами на большой митинг и очень хочет с вами познакомиться, уж не знаю почему. Может быть, она вас обратит.
Андершафт. Я буду в восторге, милая.
Дженни(у ворот, возбужденно). Майор, майор! Этот человек опять здесь!
Барбара. Какой человек?
Дженни. Тот, который меня ударил. Ах, может быть, он для того и вернулся, чтобы вступить в Армию.
Билл Уокер входит в ворота, глубоко засунув руки в карманы и повесив голову, с видом игрока, проигравшегося дочиста; куртка его в снегу. Он останавливается между Барбарой и барабаном.
Барбара. Ага, Билл! Уже вернулись?
Билл(язвительно). А вы все болтаете, а?
Барбара. Да, почти все время. Ну что же, отплатил вам Тоджер за скулу бедной Дженни?
Билл. Нет, не отплатил!
Барбара. Мне показалось, что куртка у вас в снегу.
Билл. Ну да, в снегу. А вам так-таки нужно знать, откуда взялся снег?
Барбара. Да.
Билл. Ну так вот: с мостовой в Кеннингтауне. Я его унес на своей спине, понятно?
