— Все-таки как-то это странно,— сказала Стеша.
— Ничего странного нет. Убродится. А работу, мама, его заметили.
— Как?
— Хорошо он работает.
— Ну, насчет работы он строгий человек.
В этот день Игнатьев был весело настроен, он метал своего сына, а тот, взлетая высоко в больших руках отца взвизгивал, хохотал. Стеша и мать улыбались. У Марии Петровны блеснули слезой глаза.
— Эх, дедушки-то нет. Растаял бы! — и вздохнула. Уходя, она долго целовала внучка и пообещала:
— Как-нибудь да собью старого, придем вместе.
Как-то раз Стеша пришла к Коренистову с Вовой, думала,— увидит дед внучка — смирится.
Но Матвей посмотрел исподлобья на мальчика, сухо поздоровался с дочерью и ушел в обход.
Когда он возвратился, Стеши уже не было. Мария Петровна его встретила горьким упреком.
— Как это у тебя сердце-то зачерствело? Даже не посмотрел на внука.
Матвей промолчал.
— Ну, пень,— ворчала Мария Петровна.— Никак тебя не сшибешь.
Но она не знала, чего стоило это Коренистову. Матвей мучился, не зная, как побороть в себе упрямство. Его все больше угнетала тишина в будке.
Однажды Мария Петровна ушла на ночку к Игнатьеву. Уходя, она решительно заявила:
— Не буду я по-твоему делать. Степанида-то все-таки мне дочь.
Ночь была длинная, томительная. Матвей зажег лампу и не гасил ее всю ночь. На беду остановились часы. Шарик во дворе жалобно взлаивал. Коренистов ощущал настойчивую потребность быть среди людей, видеть и слышать их. Не дождавшись рассвета, он направился по пути.
На востоке чуть брезжила зорька. С неба кротко смотрели осенние звезды. Коренистов подошел к сторожке Мокеича.
Мокеич возился в своей сторожке, и трубка у него насвистывала на разные голоса.
— Заходи, погрейся, Ипатыч,— проговорил он, когда тот показался в дверях.
Коренистов молча сел возле Родиона.
— Чего это ты такой сегодня?
— Какой?
— Да во грустях как будто.
— Не говори, Родион.
— Не вздыхай. Перемелется — мука будет. Все равно уж нам с тобой не побороть. Ты вот зря канителишься. Жизнь идет своим чередом. Старые умирают, молодые живут и жизнь свою ладят, как им лучше. А мы с тобой умрем скоро.
— Да уж видно, так богу угодно.
— Э, брось. До нас ли ему.
— Кому?..
— А богу-то,— ответил Мокеич, выковыривая лучинкой из трубки.— Он, поди, и не знает, что где-то на земле живут Родька с Мотькой. Мы только думаем, что он о нас заботится. На самом-то деле — это выдумки человечьи. Это попы в нас дурману напустили религиозного. Как беленой нас окормили.
Коренистов покосился на Родиона, а тот оперся локтями на колени и запыхал синим дымком, тыча пальцем в трубку.
— Я вот век свой доживаю в этой сторожке,— продолжал он.— И думаю, а дум-то много передумал... Почитай, я здесь не один десяток годов служу... На дороге-то чуть не с первой шпалы. За день-то много передумаешь. Чего-чего в башку-то не лезет. А вот теперь еще читать выучился, так еще виднее стало. Старое-то наше, как омут. Жили мы в нем и свету не видели. Только друг друга грызли.
— А теперь, верно, вылезли из омута? — осторожно спросил Коренистов.
— А что же ты? Ребята-то направляют дело. Умный народ стал, а мы?.. Все-таки вспомни-ка, Матвей Ипатыч, и били нас, и обманывали, а мы все еще старое вспоминаем по-своему. Молодежь учит нас, старых дураков, учит, как жить, а мы все по-своему. Выворотили зенки-то... Мы-де много знаем! Покориться неохота... Где же... Мы-де век прожили... Сколько штанов износили... Бороды большие у нас... А что борода?.. Волос. Он долог, да ум-то короток. Ус-то -густ, да лоб-от наш пуст. Заладили одно — «богу так угодно, бог посетил». Пропала лошадь — бог посетил, сгорел дом — бог посетил. Да что он, ягнячья мать, как где побывает, так человеку и принесет лихо... Зло человек сделает — чорт попутал... А бог-от что?.. Уж коли он такой всемогущий, зачем допускает? Что он, справиться, верно, не может с чортом? По загривку его надо, а он, верно, в дружбе с ним живет,— вместе по кабакам ходят. Верно, как подвыпьют,— и за потеху. Эй, мол, чортушка, дружище, иди-ка, попутай Родьку или Мотьку, подзуди их, чтобы они там чего-нибудь натворили, а я-де их посещу.
