— Какой малыш! — Он ущипнул меня за щеку.
Стоявшие за ним засмеялись.
— Ты еще так мал, а уже хочешь нам помочь. Похвально!
Я посмотрел на отца. Он внимательно наблюдал за мной, как всегда, с самым абстрактным выражением на лице, глаза его сузились, — по-видимому, в эту минуту он вел неслышный разговор с ангелами.
— Что вам нужно? — повторил я вопрос.
Я один стоял впереди, перед всей этой страшной, непредсказуемой толпой взрослых; чувствовал, как в моих жилах судорожно бьется кровь, локти у меня онемели, колени дрожали.
Сержант схватил меня, правда не очень грубо, за воротник.
— Ну, ты, жиденыш, мы забираем все, что есть в вашем доме. Ты покажешь нам, что вы припрятали во всех комнатах, понятно? — И сильно тряхнул меня, — в этом великане было никак не меньше двухсот двадцати пяти фунтов веса.
Мать пробилась через толпу ко мне.
— Даниил, отдавай им как можно меньше! — прошептала она на идиш.
Сержант затолкал мать на прежнее место.
— Говорить по-русски! — приказал он. — Все говорят только по-русски!
— Она не знает русского, — солгал я, торопливо намечая про себя, что могу им отдать, а что не отдавать.
Я ходил из комнаты в комнату, а за мной следом шли пятеро из толпы. Мне казалось, что с каждым сделанным сейчас шагом я становлюсь старше, хитрее, опытнее, ловчее, раздумчивее. Я им показывал такие вещи, которые они и без моей помощи могли легко отыскать, — кое-какие серебряные безделушки, кое-какие, не самые лучшие одеяла, несколько дешевых украшений матери. Ведь за этой толпой явится другая, и они тоже захотят кое-что поиметь, поживиться.
Когда я снова проходил через гостиную, то увидел страшную картину. Дядя Самуил лежал на полу, из раны на голове у него сочилась кровь. Крепкий, здоровый крестьянин держал на одной руке четырехмесячного младенца. Сара стояла в углу и плакала. Ее окружили мужики, игриво хватали ее за одежду, задирали юбку. Гестер сидела на полу, посасывая кулачок. Мать, маленькая, полная, флегматично сидела перед стеклянными дверцами книжного шкафа. Отец, худой, высокий, стоял мечтательно глядя в потолок, время от времени подергивая маленькую бороденку. Эти погромщики весело смеялись, что-то говорили, хотя трудно разобрать, что именно. На ковре я заметил осколки разбитого стекла.
В спальне матери я решительно остановился. Мои сопровождающие уже связали в громадный узел все изъятые у нас вещи. Он лежал в прихожей.
— Все, — сказал я им. — Вы забрали все. Больше ничего нет!
Сержант, широко ухмыльнувшись, потянул меня за ухо.
— Какой ты милый маленький мальчик, — похвалил он. Ему ужасно нравилась его роль. — Ты же не станешь мне лгать, правда?
— Конечно нет.
— Ты знаешь, что может произойти с маленькими мальчиками, которые осмелятся мне врать, или не знаешь?
— Знаю. Оставьте в покое мое ухо. Мне больно!
— Ах вон оно что! — Он повернулся к своим головорезам, делая вид, что ужасно удивлен моими словами. — Вы слышали? Я ему делаю бо-бо! Я причиняю боль этому маленькому жиденышу, тащу его за ухо. Ну куда это годится!
Его люди дружно засмеялись. Повсюду в доме только и слышался смех. Все эти толпы погромщиков, которые побывали в нашем доме, всегда смеялись.
— Послушай, может тебе его отрубить? — предложил сержант. — Тогда и не будет больно. Что скажете, ребята?
Ребята, конечно, все согласились.
— Очень хорошее, вкусное ушко, — заметил один из них. — В самый раз для кошера1. Можно приготовить похлебку.
— Ты абсолютно уверен, что в доме больше ничего ценного не осталось? — Сержант выкручивал мне ухо. — Ничего?
— Ничего! — твердо ответил я.
— Очень хочется надеяться, что ты говоришь правду, малыш. Тебе же лучше.
Мы прошли вместе с ним через всю гостиную и подошли к маленькой музыкальной комнатке, расположенной рядом с ней. Их отделяли друг от друга стеклянные раздвижные двери.
— Сейчас мы обыщем весь дом! — очень громко, чтобы слышали все, объявил сержант; у него был довольно слабый голос, и его плохо было слышно из-за поднятого шума и гвалта. — И если мы обнаружим то, что ты нам не показал, — если, например, найдем маленькую серебряную ложечку для младенца… — он кольнул меня кончиком штыка в горло — на коже выступила кровь, капли падали на воротник, — тебе каюк! Несчастный маленький жиденыш! — Сержант бросил многозначительный взгляд на мою мать.
