— О'кей, — он медленно разжимал хватку. — Ну-ка, задай ему перцу, Натан!
Мальчишка подтолкнул Лоуренса.
— Пошли в лес, парень! — воинственно произнес он. — Там сведем счеты.
— Дай ему в глаз! — прошептал чуть слышно Эдди. — Дай ему в глаз, Лэрри, не бойся!
Лоуренс стоял неподвижно, опустив голову и разглядывая свои руки.
— Ну, так что же? — поинтересовался фермер.
Лоуренс все не спускал глаз со своих нежных мягких рук музыканта, то сжимая их в кулаки, то разжимая.
— Да он не хочет драться! — поддразнивал Натан Эдди. — Ему только нравится кататься на чужой лодке! А драться не желает!
— Нет, хочет и будет! — сурово процедил сквозь сжатые зубы Эдди. — Давай, Лэрри: один — в хайло, второй, короткий, — в глаз!
Брат его, однако, не двигался с места, все пребывал в нерешительности, думал, наверно, в эту минуту о Брамсе и Бетховене, о далеких пока для него больших, ярко освещенных концертных залах…
— Эй, послушайте, что с ним происходит, с этим парнем?! — заорал Натан. — Просто он трус, все городские — трусы, ежу ясно!
— Он не трус! — твердо возразил Эдди, хотя в глубине души отлично знал, что так оно и есть; подтолкнул коленями Лоуренса.
— Ну-ка, подними свою левую, Лэрри! Давай, Лэрри, подними левую, говорю тебе!
Оставаясь глухим к его требованиям, Лоуренс по-прежнему стоял навытяжку, руки по швам.
— Давай! Давай! Давай! — визжал Натан, подзуживая.
— Ну, будем драться или не будем? — задал вопрос фермер.
— Лэрри! — крикнул еще раз Эдди, и в голосе его чувствовалось отчаяние, накопившееся за все пятнадцать лет жизни.
Но и это не произвело никакого впечатления на Лоуренса. Тогда, нехотя повернувшись, старший брат зашагал в сторону дома.
— Он не будет драться! — остановившись, резко заявил Эдди и бросил, словно кость соседской собаке: — Пошли, ты!
Лоуренс не спеша наклонился, поднял с земли свои ботинки с носками и поплелся за братом.
— Минутку! — услыхал за своей спиной Эдди. Обернулся — к нему направляется фермер; подошел, схватил его своей громадной рукой за плечо, остановил.
— Нужно поговорить.
— О чем? — Голос Эдди прозвучал грустно, со скрытым легким вызовом. — Что вы хотите мне сказать?
— Видишь вон тот дом? — Фермер махнул рукой.
— Вижу, ну и что?
— Это мой дом, понял? Чтобы ты к нему и на пару шагов не приближался! Ясно?
— Ладно, ладно, — устало произнес Эдди, уже не ощущая уколов уязвленной гордости.
— Видишь вот эту лодку? — Фермер указывал на предмет, ставший причиной ссоры.
— Вижу, — ответил Эдди.
— Это моя лодка. Чтобы ты не смел больше к ней прикасаться или я вытрясу из тебя кишки! Ясно?
— Да, да, ясно. Не прикоснусь я к вашей вшивой лодке! — заверил он и снова позвал Лоуренса: — Пошли, ты!
— Трус! Трус! Трус! — орал во все горло, смешно подпрыгивая на берегу, Натан.
Так и не угомонился, пока они не отошли очень далеко, и все его завывания и оскорбления до них уже перестали доноситься. Братья молча шли через широкое поле; был уже поздний летний вечер, и в нос им бил терпкий, сладкий запах спелого клевера. Эдди шел впереди Лоуренса; лицо его исказилось мрачной гримасой, губы плотно сжались, он весь горел от стыда и горечи. Со всего маху наступал на цветущий клевер, топтал его, словно он ненавидел сейчас эту траву, хотел уничтожить — всю, вместе с корнями и землей, на которой она растет…
Покорно опустив голову, держа в руках свои ботинки, футах в десяти позади брата вяло плелся Лоуренс — точно по следам Эдди, четко отпечатывавшимся в рыхлой почве; волосы его, цвета темно-красного дерева, были, как всегда, мягкие и сухие.
— Трус, — цедил сквозь зубы Эдди довольно громко, чтобы этот негодяй, идущий за ним, отчетливо слышал его слова. — Трус! И это мой брат! Труслив как заяц! — все время удивленно повторял он. — На твоем месте я предпочел бы смерть такому позорному названию. Пусть кто-нибудь только осмелится назвать меня трусом! Нет, прежде ему придется вырезать у меня из груди сердце! Подумать только, и это мой брат! Труслив, как заяц! Один удар в глаз — и все! Только один! Только чтобы продемонстрировать им… А он стоит и трясется от страха как осиновый лист. И перед кем — перед пацаном в дырявых портках! Что вы — он ведь пианист! Лоур-р-ренс! Правильно поступают люди, когда называют тебя презрительно — Лоур-р-ренс. Больше мы с тобой не разговариваем. И не обращайся ко мне ни за чем до самой своей смерти! Лоур-р-ренс!
