Он был на краю гибели, в том состоянии, которое вызывает такое любопытство у всех писателей. Говорят, что если сумеешь ответить на определенные вопросы, поставленные этим последним моментом, то сможешь написать величайшую книгу. Однажды это попробовал сделать Конрад[7]. Неудивительно, что в подобных вещах специализируются поляки. Однако Шмуль не обнаружил ничего интересного в своей собственной окончательной гибели. Этот феномен не нашел в его душе отклика. Его ощущения, хотя и были экстремальными, оказались вполне предсказуемыми; практически любой может представить их себе. Главным образом великая грусть. И боль, огромная боль, хотя и не такая нестерпимая, как прежняя, которая толкала его идти вперед, невзирая на голод и изнеможение. На самом деле эти последние моменты окончательного ритуала оказались довольно приятными. Он наконец-то почувствовал тепло, хотя оно очень напоминало онемение. Ему пришла в голову мысль, что тело умирает постепенно: сначала конечности, а последним мозг; и как ужасно будет лежать день за днем, когда твое тело умрет, а мозг все еще будет жить. Но мозг проявит милосердие, он будет рассеянным и туманным, утонет в некоем подобии дремоты. Шмуль уже видел это в лагерях.
У него начались галлюцинации.
Он увидел гигантского «человека с дубом», из его деревянного лица, старого и засохшего, произрастали сучья, побеги и зеленые ветки — нечто языческое, изначальное, наполненное сказочным смыслом. Все вокруг стало каким-то фантастическим. Повсюду сновали злые карлики и гоблины. И еще он увидел голову немца, великого стрелка, мастера-снайпера; однако это оказалось просто каким-то лицом, усталым и совершенно не интересным. Шмуль попробовал вспомнить свою жизнь, но на это у него не хватило энергии. Кого из людей он любил? Никого из них все равно уже нет в живых. Если он и испытывал огорчение от своей смерти, то только потому, что вместе с ним умрет и память об этих людях. Однако с этим ничего нельзя было поделать. Он подумал, что, может быть, Бог решил, что с него достаточно, и каким-то чудом перенес его обратно на то поле, где стреляли. Но это была еще одна насмешка.
Словно отгоняя эту мысль, у него перед глазами начала расплываться сцена последнего смертельного момента. Шмуль почти видел, как по направлению к нему из мрака движутся солдаты. Они приближались очень осторожно, без всякой спешки.
Некий образ заслонил собой все небо над ним.
Человек, стоящий с карабином в руках.
Шмуль лежал и ждал пули.
Но вместо этого он услышал речь на знакомом ему языке — на английском:
— Не двигайся, сволочь.
Еще одна тень нависла над ним.
— Господи милосердный, — сказал кто-то.
— Эй, лейтенант! Нельсон поймал самого жалкого фрица из всех, что я встречал.
А кто-то сказал:
— Еще одна вшивая глотка, которую надо кормить.
Сержант Роджер Ивенс, официальный помощник Литса, посоветовал ему быть практичным.
— Забудьте об этом, — сказал он.
Этот беззаботный симпатичный юноша абсолютно естественно принимал высокомерный вид и вкладывал в голос властность, какой вовсе не обладал. Парень понимал толк и в одежде. Его сверкающие сапоги парашютиста-десантника покоились на краю стола, так что ему пришлось откинуться назад и балансировать на задних ножках стула. Приталенная форменная куртка подчеркивала спортивную фигуру, а фуражка была лихо надета набекрень. Поначалу помощник вызывал у Литса сильную неприязнь, но после нескольких месяцев совместной работы — правда, слово «работа» совершенно не годилось в случае с Роджером — Литс в конце концов пришел к выводу, что парень, в общем-то, безвреден.
Родж сцепил руки на затылке и, не переставая раскачиваться, продолжил свои наставления:
— Вот так, капитан. Забудьте об этом. Это вовсе не ваше дело.
Сам Роджер уж точно не стал бы проявлять излишнюю инициативу. И в это зимнее утро Литса больше всего бесило то, что парень, вероятно, был прав.
Литс ничего ему не ответил. Он принялся перебирать бумаги, лежащие у него на столе: оперативное донесение об удвоенном магазине, приспособленном WaPruf 2 для автомата МР-40, что увеличивало его заряд до шестидесяти патронов и делало его сопоставимым с русским ППШ, имеющим семьдесят два патрона в диске. Теперь эта штука уже появилась и на Западном фронте.
