- Я чуть-чуть не запоздал и вот по какой причине! - начал он с приятной улыбкой и кладя на стол перед князем картину.
- Евангелист Иоанн, как вы говорили! - сказал тот, всматриваясь своими больными глазами в картину.
- Иоанн евангелист... и что дорого: собственной работы Доминикино[30]! - доложил с заметным торжеством Федор Иваныч.
- Но где же вы сумели достать это? - вмешался в разговор Сергей Степаныч. - Подлинный Доминикино, я думаю, очень редок!
- Нет, не редок, - скромно возразил ему Федор Иваныч, - и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил... Картину эту, - продолжал он, обращаясь к князю, - я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
- Но, милейший Федор Иваныч, - произнес несколько даже сконфуженный князь, - вы сами любитель, и зачем же вы лишаете себя этой картины?
- Я, ваше сиятельство, начинаю собирать только русских художников! объяснил Федор Иваныч.
- Русских художников! - воскликнул Сергей Степаныч. - Но где же они?.. По-моему, русских художников еще нет.
- Нет-с, есть! - произнес опять с приятной улыбкой Федор Иваныч.
- Но что же вы, однако, имеете из их произведений? - допытывался Сергей Степаныч.
- Мало, конечно, - отвечал Федор Иваныч, севший по движению руки князя. - Есть у меня очень хорошая картина: "Петербург в лунную ночь" Воробьева[31]!.. потом "Богоматерь с предвечным младенцем и Иоанном Крестителем" - Боровиковского[32]...
- Но разве это православная божья матерь? - перебил его Сергей Степаныч. - У нас она никогда не рисуется с Иоанном Крестителем; это мадонна!
- Мало, что мадонна, но даже копия, написанная с мадонны Корреджио[33], и я разумею не русскую собственно школу, а только говорю, что желал бы иметь у себя исключительно художников русских по происхождению своему и по воспитанию.
- А, то другое дело! - сказал с важностью Сергей Степаныч. - Даровитые художники у нас есть, я не спорю, но оригинальных нет, да не знаю, и будут ли они!
- Даровитых много, - подтвердил и князь, - что, как мне известно, чрезвычайно радует государя!.. Но, однако, постойте, Федор Иваныч, продолжал он, потерев свой лоб под зонтиком, - чем же я вас возблагодарю за ваш подарок?
Федор Иваныч зарумянился при этом еще более.
- Одним бы сокровищем вы больше всего меня осчастливили, - сказал он, поникая головой, - если бы позволили списать портрет с себя для моей маленькой галереи.
- Готов... когда хотите... во всякое время!.. - говорил князь. - Только какому же художнику поручить это?
- Брюллову[34], полагаю! - отвечал Федор Иваныч.
- Непременно ему! - подхватил Сергей Степаныч. - Кто же может, как не Брюллов, передать вполне тонкие черты князя и выражение его внутренней жизни?
- Попросите его! - отнесся князь к Федору Иванычу.
- Непременно, завтра же! - поспешно проговорил тот. - Одно несчастье, что Карл Павлыч ведет чересчур артистическую жизнь... Притом так занят разными заказами и еще более того замыслами и планами о новых своих трудах, что я не знаю, когда он возьмется это сделать!
- Это бог с ним, - отозвался князь, - пусть он и позамедлит; не нынешний год, так в будущем, а то и в последующем!..
- La table est servie![159] - раздался голос вошедшего метрдотеля, очень жирного и в ливрее.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. "Ну, как, - думал он, и за столом будут говорить о таких же все пустяках!" Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича:
- Господин Крапчик очень хороший знакомый Егора Егорыча Марфина!
- Даже имею смелость сказать, что друг его! - пробурчал себе под нос Петр Григорьич.
