- Кто вы такой? - спросил его тем же грозным тоном не помнивший себя от гнева Аггей Никитич.
- Я-с помещик здешний и содержатель нескольких почтовых станций! отвечал тот ему, не сконфузясь.
- Но что вам угодно? - продолжал Аггей Никитич.
- Мне угодно объясниться с вами, - отвечал помещик, садясь без приглашения хозяина на стул, - супруга ваша поручала одному моему ямщику передать моему почтовому старосте, что вы недовольны той платой, которую мы, почтосодержатели, платили прежнему господину почтмейстеру, то есть по десяти рублей с дуги, и желаете получать по пятнадцати! Плата такая, говорю вам откровенно, будет для всех нас обременительна!..
Аггей Никитич окончательно был пришиблен тем, что услышал, и мог только, трагически захохотав, проговорить:
- Все это, господа, одно вранье ваших почтальонов и ямщиков. Поверьте, я служу из чести, и мне не нужно ни от вас, - обратился он к почтмейстеру, ни от вас, господин почтосодержатель, ни десяти, ни двадцати рублей, ни даже ста тысяч и потому прошу вас удалиться и оставить меня!
Почтмейстер и почтосодержатель переглянулись между собой после того и, кажется, одновременно подумали, что господин губернский почтмейстер, должно быть, был сильно выпивши, что отчасти подтверждалось и тем, что Аггей Никитич был красен в лице, как вареный рак; но, как бы ни было, они раскланялись с ним и ушли. Аггей же Никитич позвал к себе почтового смотрителя и велел ему подать себе самой холодной воды. Смотритель принес ему таковой целый ковш. Аггей Никитич стал в этой воде помачивать свой носовой платок и класть его, как компресс, на голову. Смотритель ушел от него тоже, кажется, с уверенностью, что господин губернский почтмейстер был маленько в загуле и что это теперь у него голова болит.
Аггей Никитич, оставшись один, проговорил сам с собой:
- Супруга моя - вот какова у меня оказалась! Вот она какая!.. Людмила Николаевна не была бы, я думаю, такая!
Совершить прием Сусанны Николаевны в ложу между моими кузьмищевскими масонами положено было в половине филипповского поста, и посвящение это произошло гораздо торжественнее, чем предполагалось. Часов в десять вечера в одну из суббот Сусанна Николаевна должна была доехать на лошади, заложенной в одиночку, вместе с своим поручителем Сверстовым до церкви, отстоящей от дому, по крайней мере, в полуверсте. Однако, сойдя с лестницы, Сусанна Николаевна объявила решительным голосом, что она желает идти пешком.
- Но посмотрите, какая вьюга и темь! - возразил было ей Сверстов.
- Это и хорошо, пойдемте! - настаивала Сусанна Николаевна и пошла.
Доктор последовал за ней.
Вьюга действительно была сильна. Сверстов, здоровый и крепкий еще мужчина, чувствовал, что ветер чуть не сшибал его с ног, колючий снег слепил ему глаза. Он хотел было, по крайней мере, подать Сусанне Николаевне руку; но она и от того отказалась, проговорив кротким голосом:
- Вы мой поручитель, но не путеводитель.
Сверстов почесал у себя в затылке. "Ну, у этого прелестного существа, кроме бодрого духа, и ножки крепкие", - подумал он и в этом еще более убедился, когда Сусанна Николаевна на церковном погосте, с его виднеющимися повсюду черными деревянными крестами, посреди коих высились два белые мраморные мавзолея, стоявшие над могилами отца и матери Егора Егорыча, вдруг повернула и прямо по сумету подошла к этим мавзолеям и, перекрестившись, наклонилась перед ними до земли, а потом быстро пошла к церкви, так что Сверстов едва успел ее опередить, чтобы отпереть церковную дверь, ключ от которой ему еще поутру принес отец Василий. Внутри храма было почти совсем темно. Светились всего только три или четыре красного стекла лампадки перед местными иконами. Сверстову, опять-таки повторяю, человеку вовсе не слабонервному, сделалось если не страшно, то как-то неприятно.
- Вы, конечно, помолитесь, пока придет отец Василий, - сказал он, торопливо пододвигая Сусанне Николаевне стул, на который она и опустилась.
- Да, - проговорила она, - но я еще прежде должна остаться одна в церкви, и вы пока уйдите отсюда совсем!
