Доктор возвратился в Кузьмищево на другой день к вечеру и был в весьма веселом и возбужденном настроении, так что не зашел даже наверх к своей супруге, с нетерпением и некоторым опасением, как всегда это было, его поджидавшей, а прошел прямо к Егору Егорычу.
- Вы мне ничего не сказали, к какого сорта господину я еду... - начал он.
- И забыл совсем об этом, - отвечал Егор Егорыч, в самом деле забывший тогда, так как в это время обдумывал свое стихотворение.
- Он сосланный сюда, оказывается, - продолжал доктор.
- Да, эта высылка его произошла при мне, когда я в последний раз был в Петербурге.
- Он мне говорил, что его сослали за принадлежность к некой секте, название которой я теперь забыл.
- К секте Татариновой, - подсказал доктору Егор Егорыч.
- Нет, иначе как-то, - возразил тот.
- Ну, так Никитовской, должно быть, - отозвался Егор Егорыч.
- Это вот так! Но почему же она Никитовской называется?
- Она собственно называется Татарино-Никитовское согласие, и последнее наименование ей дано по имени одного из членов этого согласия, Никиты Федорова, который по своей профессии музыкант и был у них регентом при их пениях.
- Но сама Татаринова что за особа? Я об ней слыхал... Она, говорят, аристократка?
- Ну, какая же аристократка! - отвергнул Егор Егорыч. - Она урожденная Буксгевден, и мать ее была нянькой при маленькой княжне, дочери покойного государя Александра Павловича; а когда девочка умерла, то в память ее Буксгевден была, кажется, сделана статс-дамой, и ей дозволено было жить в Михайловском замке... Дочь же ее, Екатерина Филипповна, воспитывалась в Смольном монастыре, а потом вышла замуж за полковника Татаринова, который был ранен под Лейпцигом и вскоре после кампании помер, а Екатерина Филипповна приехала к матери, где стала заявлять, что она наделена даром пророчества, и собрала вкруг себя несколько адептов...
- В числе которых был, конечно, одним из первых Мартын Степаныч Пилецкий?
- Да, он, деверья ее - Татариновы, князь Енгалычев, Попов, Василий Михайлыч... - перечислял Егор Егорыч.
- Но какая же собственно это секта была и в чем она состояла? - спросил доктор.
- Разно их понимают, - отвечал неторопливо Егор Егорыч, видимо, бывший в редко ему свойственном тихом и апатичном настроении. - Павел Петрович Свиньин, например, доказывал мне, что они чистые квакеры[65], но квакерства в них, насколько мне они известны, я не признаю, а скорее это наши хлысты!
- Как хлысты! - воскликнул ошеломленный этими словами Егора Егорыча доктор.
- Что же вас так удивило это?.. - сказал тот. - Я говорю это на том основании, что Татарино-Никитовцы имели весьма сходные обряды с хлыстами, так же верят в сошествие на них духа святого... Екатерина Филипповна у них так же пророчествовала, как хлыстовки некоторые.
- Но меня удивляет, - отвечал доктор, все еще остававшийся в недоумении, - что у них в союзе, как сказал мне Мартын Степаныч, был даже князь Александр Николаич Голицын.
- Был! - подтвердил Егор Егорыч.
- Каким же образом, когда князь испокон века масон?
- Хлысты очень близки к масонам, - объяснил Егор Егорыч, - они тоже мистики, как и мы, и если имеют некоторые грубые формы в своих исканиях, то это не представляет еще существенной разницы.
- Разумеется! - воскликнул радостно доктор. - Я давно это думал и, кажется, говорил вам, что из раскольников, если только их направить хорошо, можно сделать масонов.
- Нет! - отвергнул решительным тоном Егор Егорыч. - Не говоря уже о том, что большая часть из них не имеет ничего общего с нами, но даже и такие, у которых основания их вероучения тожественны с масонством, и те, если бы воззвать к ним, потребуют, чтобы мы сделались ими, а не они нами.
- Даже хлысты? - воскликнул доктор.
- И хлысты даже! - повторил Егор Егорыч.
- По грубости форм своих исканий?
- Отчасти и по грубости своей.
- А если бы молокан взять: у тех, я знаю, нет грубых форм ни в обрядах, ни в понимании! - возразил доктор.
