Доктор даже встрепенулся от удовольствия и удивления.
- Превосходно! Какая же может быть помеха тому? - проговорил он с обычным ему оптимистическим взглядом.
- Помеха есть!.. Ты забываешь, - возразила ему предусмотрительная gnadige Frau, - что для того, чтобы быть настоящей масонкой, не на словах только, надо вступить в ложу, а где нынче ложа?
При этом замечании доктор почесал у себя в затылке.
- Это так! - согласился он.
- Потом, - развивала далее свое возражение gnadige Frau, - если бы и была ложа, то у нас существует строгое правило, что всякая женщина, которая удостоивается сделаться масонкой, должна быть женой масона.
- Правда! - согласился и с этим доктор. - Но погоди, постой! воскликнул он, взяв себя на несколько мгновений за голову. - Егор Егорыч хотел сделать старшую сестру Сусанны, Людмилу, масонкой и думал жениться на ней, а теперь пусть женится на Сусанне!
- Что ты такое говоришь, какие несообразности! - сказала gnadige Frau с оттенком даже некоторой досады!.. - Людмилу он любил, а Сусанны, может быть, не любит!
- Не любит?.. Не любит, ты говоришь? А разве ты не видишь, как он на нее взглядывает? - произнес, лукаво подмигнув, Сверстов.
- Взглядывать он, конечно, взглядывает... - не отвергнула того и gnadige Frau.
- Значит, все и кончено! - воскликнул доктор, хлопнув при этом еще рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или неприятное поражало, и gnadige Frau на этот раз не выразила в своих глазах неудовольствия, понимая так, что дело, о котором шла речь, стоило того, чтобы за успех его лишнее выпить!..
- Еще далеко не все кончено и едва только начато! - возразила gnadige Frau. - Теперь вот что мы должны делать: сначала ты выпытай у Егора Егорыча, потому что мне прямо с ним заговорить об этом никакого повода нет!
- Конечно, разумеется! - согласился доктор.
- Я же между тем буду постепенно приготовлять к тому Сусанну! добавила gnadige Frau.
- Optime![163] - воскликнул доктор и хотел было идти лечь спать, но вошел, сверх всякого ожидания, Антип Ильич.
- Вас Егор Егорыч просят к себе! - проговорил он своим кротким голосом.
- Зачем?.. Болен, что ли, Егор Егорыч? - спросил доктор, несколько встревоженный таким поздним приглашением.
- Нет-с, ничего, кажется!.. - отвечал Антип Ильич. - Там чей-то дворовый человек привез им письмо от ихнего знакомого.
Доктор пошел и застал Егора Егорыча сидящим в своем кресле и действительно с развернутым письмом в руках.
- Вот какого рода послание сейчас получил я! - проговорил Егор Егорыч и начал читать самое письмо:
"Многоуважаемый Егор Егорыч!
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве - я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько дней тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между тем, по общим слухам, у Вас есть больница и при оной искусный и добрый врач. Не будет ли он столь милостив ко мне, чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.
Принося извинение, что беспокою Вас, остаюсь Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою - Мартын Пилецкий".
- Так я сейчас и поеду; мне все равно спать - что в постели, что в тарантасе! - объяснил Сверстов.
- Поезжайте! - не стал его отговаривать Егор Егорыч, и едва только доктор ушел от него, он раскрыл лежавшую перед ним бумагу и стал писать на ней уже не объяснение масонское, не поучение какое-нибудь, а стихи, которые хотя и выходили у него отчасти придуманными, но все-таки не были лишены своего рода поэтического содержания. Он бряцал на своей лире:
Как в ясной лазури затихшего моря
Вся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам вечное благо является.
Но глубь недвижимая в мощном просторе
Все та же, что в бурном волнении.
Дух ясен и светел в свободном покое,
Но тот же и в страстном хотении.
Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленьи
Лишь сила его открывается.
