Что является самой характерной чертой членов Ордена, которая отделяет его от русского образованного слоя, и на основании которой сами члены Ордена отделяют себя от русского образованного общества? Вот что пишут на этот счет идеологи Ордена:
«Попробуем сузиться. — пишет Г. Федотов. — Может быть, епископ Феофан, Катков, не принадлежат к интеллигенции, как писатели «реакционные», а интеллигенцию следует определять, как идейный штаб русской революции? Враги, по крайней мере, единодушно это утверждают, за это ее и ненавидят, потому и считают возможным ее уничтожение — не мысли же русской вообще, в самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей готова смотреть на себя именно таким образом».
Г. Федотов то же самое говорит, что утверждал в своей двухтомной «Истории русской общественной мысли» Иванов-Разумник, писавший, что все разветвления Ордена, несмотря на ожесточенную борьбу зачастую между собой, роднила их и объединяла между собой «борьба за освобождение». То есть борьба за освобождение от Православия, Самодержавия и традиций русской самобытной культуры.
Интеллигенция была не профессиональной группой работников умственного труда, не особой экономической группой общества, а особой идеологической группой, образовавшейся из самых различных социальных слоев русского общества. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» считает что самой характерной чертой интеллигенции была ее революционность: «Для русской интеллигенции, в которой преобладали социальные мотивы и революционные настроения, которая породила тип человека, единственной специальностью которого была революция, характерен крайний догматизм… Интеллигенция всегда была увлечена какими-либо идеями». «После подавления восстания декабристов русская интеллигенция окончательно сформировалась в раскольничий тип. Она всегда будет говорить про себя «мы», про государство, про власть — «они». По мнению Г. Федотова «в истории русской интеллигенции основное русло — от Белинского, через народников к революционерам наших дней».
Члены Ордена Р. И. всегда страдали манией известной у немецких психиатров под названием «вельт-фербессер», то есть страстью изменять мир.
Признаки этой мании: недовольство всем существующим, осуждением всех, кроме себя и раздражительная многоречивость не считающаяся с реакцией слушателей. Характеризуя идейную настроенность перед революцией, С.
Франк пишет в «Падении кумиров»: «Преобладающее большинство русских людей из состава, так называемой, «интеллигенции» жило одной верой, имело один «смысл жизни»: эту веру лучше всего можно определить, как веру в революцию».
«Весь XIX век, — пишет Н. Бердяев, — интеллигенция борется с Империей, — исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии. Даже революционно— социалистическое направление, которое не было анархическим, не представляло себе, после торжества революции, взятия власти в свои руки и организации нового государства».
Как видим и Н. Бердяев, и Г. Фетодов, и Дан, и С. Франк — разными словами все подтверждают определение Г. Федотова, что интеллигенция считала себя штабом революции и действительно таким штабом была. Члены Ордена независимо от своих политических и социальных взглядов все сходились в убеждении, что жизнь в России может быть улучшена не путем эволюционного, постепенного развития, а только путем революционной перестройки. Масштабы и размеры этой революционной перестройки каждая интеллигентская секта определяла уже по-своему.
«В. А. Маклаков, — писал как-то в «НРС» член Ордена Юрьевский, — представитель высокой интеллигентности, член интеллигентской профессии, всю жизнь вращавшийся главным образом среди интеллигенции, не принадлежал к «русской интеллигенции». С первого взгляда это кажется абсурдом или просто надуманным парадоксом. Русский интеллигент вне «русской интеллигенции». Однако, это факт…» Разъясняя свою точку зрения, Юрьевский пишет: «…Слой образованных людей и русская интеллигенция — понятия не совпадающие. Образованный человек, ученый, профессор, мог быть в рядах русской интеллигенции. Мог и не быть. Л. Толстого, с его отрицанием государства, цивилизации, вероятно, нужно к ней причислить, но в нее уж никак нельзя вставить Ключевского или Чичерина. Определить физиономию, характер ордена «русской интеллигенции» — проблема далеко не простая, хотя о ней, и в связи с нею, написано множество страниц и среди них материалы Охраны и жандармских допросов. Она сама о себе постоянно вопрошала — кто она, зачем она, и правильно замечено, что иной раз под видом русской литературы, русской общественной мысли, русской философии (отчасти это относится к недавно опубликованной солиднейшей «История русской философии» В. В. Зеньковского) писались история русской интеллигенции.
