«Равенства нет, — писал Ибсен, — оно противно природе, а потому непостижимо». «Конечно, — замечает О. Уайльд, — очень жаль, что часть нашего общества фактически находится в рабстве, но разрешать этот вопрос обращением в рабство всего общества в целом, было бы, по меньшей мере, наивностью».
Философ Вышеславцев указывает, что «Самой нефилософской формулой, как известно, является формула «утилитаризма»: «Наибольшее счастье наибольшего количества людей». Ведь совершенно неизвестно, а что такое счастье».
«Жизнь происходит, — писал В. Розанов, — от «неустойчивых равновесий. Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни…
Какая же чепуха эти «Солнечный город» и «Утопия»: суть коих ВЕЧНОЕ СЧАСТЬЕ. Т. е. окончательное «устойчивое равновесие». Это не «будущее», а смерть». («Опавшие листья»).
«Современное равенство, развившееся сверх меры в наши дни, — пишет Бальзак в романе «Беатриса», — вызвало в частной жизни, в соответствии с жизнью политической, гордыню, самолюбие, тщеславие — три великие и составные части нынешнего социального «я». Глупец жаждет прослыть человеком умным, человек умный хочет быть талантом, талант тщится быть гением; а что касается самих гениев, то последние не так уж требовательны: они согласны считаться полубогами. Благодаря этому направлению нынешнего социального духа, палата пополняется коммерсантами, завидующими государственным мужам, и правителями, завидующими славе поэтов, глупец хулит умного, умный поносит таланты, таланты поносят всякого, кто хоть на вершок выше их самих, а полубоги — те просто грозятся потрясти основы нашего государства, свергнуть трон и вообще уничтожить всякого, кто не согласен поклоняться им, полубогам, безоговорочно. Как только нация весьма неполитично упраздняет признанные социальные привилегии, она открывает шлюзы, куда устремляется целый легион мелких честолюбцев, из коих каждый хочет быть первым; аристократия, если верить демократам, являлась злом для нации, но, так сказать, злом определенным, строго очерченным. Эту аристократию нация сменила на десяток аристократий, соперничающих и воинственных — худшее из возможных положений.
Провозглашая равенство всех, тем самым, как бы провозгласили «декларацию прав зависти». Ныне мы наблюдаем разгул честолюбия, порожденного революцией, но перенесенного в область внешне вполне мирную — в область умственных интересов, промышленности, политики, и поэтому известность, основанная на труде, на заслугах, на таланте, рассматривается, как привилегия, полученная в ущерб остальным. Вскоре аграрный закон распространится и на поле славы. Итак, еще никогда, ни в какие времена, не было стремления отвеять на социальной веялке свою репутацию, от репутации соседа, и притом самыми ребяческими приемами.
Лишь бы выделиться любой ценой: чудачества, притворной заботой о польских делах, о карательной системе, о судьбе освобожденных каторжников, о малолетних преступниках — младше и старше двенадцати лет, словом, о всех социальных нуждах. Эти разнообразные мании порождают поддельную знать — всяких президентов, вице-президентов и секретарей обществ, количество которых превосходит ныне в Париже количество социальных вопросов подлежащих разрешению. Разрушили одно большое общество и теперь создают на его трупе и по его же образцу тысячи мелких обществ. Но разве эти паразитические организации не свидетельствуют о распаде? Разве это не есть кишение червей в трупе? Все эти общества суть детища единой матери — тщеславия».
Когда наступает срок реализации всеобщего равенства, то, немедленно, возникает чудовищный, небывалый деспотизм. Во имя равенства убивают свободу, убивают людей, ибо, «да погибнет мир, да возникнет равенство».
«Без деспотизма, — пишет Достоевский, — еще не было ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство». Герой «Бесов», Шигалев, «гениальный человек», он выдумал равенство»… У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем и все каждому. ВСЕ РАБЫ И В РАБСТВЕ РАВНЫ. «Мы пустим неслыханный разврат, мы всякого гения потушим в младенчестве. Все К ОДНОМУ ЗНАМЕНАТЕЛЮ: полное равенство» (Достоевский).
