Сквозь занавески в кабинете чувствовался свет, и это удивило Ивана Андреевича. Вероятно, Дарья забыла потушить огонь.
Он отпустил извозчика и позвонил.
— Давайте, я лучше уеду, — вдруг сказала Тоня. — Не хочется мне к вам.
— Почему?
В темноте ему было чуть видно ее тихое и серьезное личико.
— Так, что-то неприятно. Не люблю я такие маленькие крылечки. Отвыкла.
Он засмеялся, забавляясь ее смущением.
— Как хотите. И охота вам? Ведь я кто? Я бы на вашем месте никогда бы не привела к себе в дом такую. Как хотите.
Он не знал, как объяснить ей лучше свое чувство к ней. Ему хотелось нежно за ней ухаживать, окружить ее лаской, заботами… развеять всякие последние сомнения.
— Вы прозябли, — сказал он. — Я вас буду сейчас отогревать.
В сенях послышались шаги и разговор.
— Это барин, — сказала Дарья кому-то.
— У вас кто-то есть, — испуганно шепнула Тоня. — Ей-Богу, я уйду.
Он нетерпеливо пожал плечами и постучал в дверь.
— Отворите же!
— Господи Исусе, — вскрикнула Дарья, открыв дверь, — никак барыня?
Всмотревшись, она громко зашептала, загораживая собою дверь.
— Барин, батюшка, выйдем на крыльцо. Вот беда. Барышня здесь.
Она затворяла за собою дверь и протискивалась в щель на улицу. Иван Андреевич мельком видел, как кто-то захлопнул за собой внутреннюю дверь в комнаты. Ему почудился даже подавленный крик.
— Какая барышня? — спросил он, испытывая ужас, уже догадавшись инстинктом, что это почему-то должна быть Лида.
Дарья сделала выразительное лицо. Ветер трепал концы ее ситцевого платка. Пригнувшись к уху Ивана Андреевича, она шумно шепнула:
— Ждет с самого вечера… Даже заснула на кушетке.
Играя плечами, она с любопытством уставилась на Тоню.
Но Тоня уже сбегала с хохотом по лестнице.
— Тоня! — крикнул он ей в отчаянии, теряясь в жутком предощущении чего-то непоправимого, страшного, еще не зная, чего ему надо бояться, и уже боясь и ужасаясь всем своим существом.
Она засмеялась, как ему показалось, нарочно, еще громче и, сойдя с крыльца, быстро побежала по тротуару.
И вдруг чувство внезапного, необъяснимого ужаса сменилось ощущением такой же внезапной и странной благодарности к ней. Только было невыразимо стыдно и больно оттого, что она так зло смеялась.
Но все тонуло в сознании нового чисто мальчишеского остро-злобного торжества над Лидой:
— Ага, пришла!
Он вошел, задыхаясь, в переднюю. В полутьме, стоя к нему спиной, быстро одевалась Лида. Он остановился молча у двери. Она, так же молча и точно не замечая его, перекидывала через плечо горжетку. Потом повернулась уходить.
— Пропустите меня.
От всей ее фигуры и лица с низко опущенными ресницами веяло только холодным презрением.
Положив руку на скобку двери, он сказал, плохо отдавая себе отчет в происходящем, но в то же время ему казалось, что он должен сейчас почему-то сказать ей именно это.
— Лида, я прошу вас остаться. Мы должны говорить. Я вас прошу.
— Нет, нет!
Она наступала на него. В лице ее тоже был беспредельный страх, точно и она увидела сейчас самое страшное в своей жизни. Он увидел этот ее страдальческий широко раскрытый взгляд и понял, что произошло непоправимое.
Продолжая загораживать ей дверь, он что-то говорил. Кажется, он говорил ей что-то о прошлом. И на мгновенье так ярко увидел себя в этом прошлом. Должно быть, то же почувствовала и она. Они стояли и о чем-то странно и бессвязно говорили, но потом невозможно было припомнить о чем. Это был только момент.
— Ни к чему все разговоры!
Она откинула голову назад, и он увидел одну бесконечную муку в ее лице.
— Кончено! Все кончено!
Да, это было так.
И в этом был весь ужас настоящего.
Было ужасно и то, что он резко говорил тогда с Петром Васильевичем, и то, что поторопился тогда поехать к Боржевскому, и остальное, вплоть до Тони.
— Лида, — сказал, весь холодея, — может быть, я схожу с ума. Простите. Ведь я действительно любил вас.
Он сказал о своей любви в прошедшем времени, и это было тоже ужасно и непоправимо.
— Останьтесь!
Он протянул ей руку.
Не глядя на него и точно не замечая протянутой руки, вся устремленная вперед, с невидящими глазами, она порывалась к двери.
— Пустите же.
