Велигор кивнул:
— Спасибо, старче. — А потом спросил: — За серебро мог бы судьбу мою открыть? Долго ли жить буду?
Острог теперь улыбнулся куда приветливее:
— Тяжело тем живется, кто судьбу свою знает. Разве не правы были мудрецы, что говорили: счастливы человеки, ибо не ведают и завтра своего. А ежели узнаешь, что завтра от меча аль от стрелы падешь?
— Ну так постелю соломку загодя, чтоб мягче падать было! — пошутил Велигор.
Острог, внимательно взглянув в глаза витязя, кивнул:
— Ладно, поведаю тебе судьбу твою, только уж не обессудь, витязь.
Сняв с полки глиняный горшок, Острог пошел с ним к очагу, где уже не было огня. Железной лопаткой разгреб он пепел, и под серым его слоем засветились угольки. Насыпал их в горшок, после его на стол поставил, окружив плошками с маслом и фитилями. Из большого сундука, обитого полосами железа, извлек коробочку, к горшку вернулся и высыпал из коробочки на угли что-то в порошок измельченное. Мигом вспыхнуло снадобье колдовское, но тут же огонь пропал, лишь дым повалил из горшка, наполняя всю комнату.
Дым тот Велигору неприятным по запаху не показался. Напротив, едва вдохнул его в себя, как почувствовал, что по телу растеклась истома, нега, стало радостно, спокойно на душе, и в то же время знание какое-то, будто он сам был колдуном, способным предсказывать судьбу, явилось его сознанию.
Острог стоял у стола неподвижно, потом вдруг взмахнул руками, указывая на что-то видимое лишь одному ему, взволнованно заговорил:
— Вон, вон, видишь, витязь, как шествует твоя душа, что на время тело твое покинула! Смотри, грядет, грядет!
Велигор следил за движением руки Острога, и теперь ему казалось, что он и впрямь видит в клубах дыма, пронизываемого то здесь, то там сиянием дрожащего на фитилях пламени, какую-то фигуру, очень бледную, но схожую очертаниями с его собственной фигурой. Вот и собственное лицо мелькнуло, а старик все говорил:
— Десять, двадцать, тридцать раз явится тебе весна, а после скроется твоя душа в тенистой дубраве на Чурань-реке. Долго будешь жить, витязь. Но вижу я рядом с твоей душой и душу, что ты спасешь, родственную тебе душу, душу брата твоего родного, единокровного. Но чтобы спасти его, придется тебе натянуть лук и выстрелить прямо в сердце ему, иначе он не спасется и погибнет. И ты тем самым спасешься.
Ничего не понял Велигор из темной речи Острога, а тот все говорил:
— Еще вижу я подле тебя женщину прекрасную, супругу твою. С ней проживешь ты тридцать лет, до самой смерти твоей…
Больше ничего не смог сказать Острог. В изнеможении опустился он на колени, а после неслышно упал ничком. Велигор же, преодолевая желание также пасть на пол и заснуть, наклонился и тронул старика за плечо:
— Эй, старче, очнись! А имени той женщины ты не знаешь?
Велика была надежда Велигора на то, что именно Кудруну увидел чародей в клубах пахучего дыма, но так и не добудился он Острога и покинул его избенку, оставив рядом с еще дымящимся горшком слиток серебра.
Выйдя на улицу, уже совершенно пустынную, освещенную лишь ущербной луной, взял коня под уздцы и пошел с ним по слободе, размышляя над словами Острога.
«Какого такого брата должен я спасти, убив его вначале? Почему в том и для меня спасение? Нет у меня никакого брата, безродный я совсем».
Но твердое намерение ехать сейчас же в сторону Рифейских гор, искать Веденея, уже гнало его в ночную темень. И теплилась в душе надежда, что где-то там, в тех краях, встретится ему прекрасная женщина, которая целых тридцать лет будет его женой. Князь Гнилого Леса почему-то был уверен, что зовется эта женщина Кудруной.
3. Шлем с личиной из железа
Не с ничтожным по количеству бойцов отрядом выезжал из Пустеня Владигор, облаченный в дорогие, надежные доспехи, подаренные ему Грунлафом, а с целою дружиной: триста всадников, следуя на лошадях попарно, сопровождали Владигора, дорогого зятя правителя игов.
Но не одни лишь конные воины, на щитах которых изображен был родовой знак синегорских князей, ехали с Владигором в Ладор, — жена его, Кудруна, в легком крытом возке, восседая на подушках, направлялась к столице Синегорья. Еще и Крас, и Хормут ехали в Ладор, и необходимость их присутствия, как заверил Владигора Грунлаф, была продиктована желанием сделать церемонию въезда князя Синегорья с супругою в столицу более пышной. К тому же советники Грунлафа могли толково объяснить княжне Любаве и всем ладорцам, что случилось с их князем.
