… а победив, потеряю все. Думаю, отец знал об этом, но уже не мог свернуть с пути, по которому шел так долго.
Положив свою руку на мою, она сжала мои пальцы на рукояти меча.
— И ты уже не можешь повернуть назад, — сказала она. — Тебе не остается ничего другого, кроме как завершить начатое Ваштэмом. Когда все закончится, я позабочусь о тебе. Доверься мне. Мы будем действовать сообща. Подчинись мне, и это станет последним из чудес, которые я обещала тебе, когда ты впервые пришел ко мне в дом.
— Почему ты делаешь это, Сивилла?
— Секенр, почему ты расписываешь страницы орнаментами разных цветов, украшая их гирляндами, завитками и крошечными картинками, если ты с тем же успехом мог передать смысл, просто написав текст обычны ми черными буквами? Именно по этой причине я украшаю жизни, которые вплетаю в узор. Это делает мой труд гораздо интереснее.
Время возобновило свой бег.
Божественный ребенок тянул свои руки вниз. Я совершенно точно знал, что, если он раздавит или уничтожит букву тчод, я умру, исчезну полностью и окончательно, как отец, и от меня останется только кучка выжженной шелухи. Я знал это, потому что где-то прочел или об этом сообщил мне кто-то из живущих во мне чародеев, или рассказала Сивилла. А может быть, я каким-то образом подслушал отрывочные бессвязные мысли новорожденного бога.
Поэтому я обратился к тчод, назвав ее истинным тайным именем, и притягивал ее к себе, пока она не опустилась мне на грудь, зашипев, как клеймо из раскаленного железа.
И как я не понимал этого раньше? Буква на бумаге была никчемной и бесполезной. Плавающая в воздухе буква лишь ухудшала мое положение, делая меня страшно уязвимым. Мне надо было стать с ней единым целым, и лишь сейчас я добился этого. Я стал тчод, а тчод стала Секенром. Так благодаря боли я нашел сам себя.
Я поднял меч и отсек гигантскую светящуюся руку. На меня хлынул жидкий огонь. Я вскрикнул и отшатнулся, а божественный монстр со стоном выпрямился, проломив потолок и осыпав меня градом обломков. Что-то тяжелое ударило меня, свалив на бок. Мне показалось, что правое плечо сломано. Перехватив меч из правой руки в левую, я, уже не колеблясь, подпрыгнул, не обращая внимания на слепящий свет и обжигающий огонь, и вонзил меч в промежность богоподобного существа. Оно с ревом упало на колени, а потом обрушилось плашмя, увлекая за собой лавину искр и горящих головешек.
Я стоял, вытянувшись и воедино слившись с выставленным вверх мечом, чтобы не дрогнув встретить его ужасающие объятия.
Бог-дитя умирал. Его внутренний свет погас. Тело почернело и затвердело, став хрупким, как плохо обожженная глина, и рассыпалось на тысячу осколков.
Какое-то мгновение я неподвижно стоял в одиночестве в полумраке комнаты, голый и обожженный, а вокруг меня оседали искры и пепел.
— Сивилла? — позвал я. — И что теперь?
Перед вами сны Секенра-бога, записанные Секенром, который уже не бог. Больше не бог. По крайней мере, я так считаю. Я попытаюсь восстановить то, что не может удержать память, выразить то, для чего не существует адекватных слов.
Интересно, спал я или бодрствовал?
Огонь угасал, пламя на стенах горящего дома, теперь тускло-красное, вновь стало почти неподвижным.
А не спал ли я, когда стоял в полутьме, а мертвец, когда-то бывший богом, лежал у моих ног кучкой обуглившейся бумаги?
Я дотронулся до нее мечом, и он погрузился в бесформенную массу.
А не спал ли я, когда изо всех моих многочисленных ран внезапно хлынул чистый свет, а отверстие в боку заревело, как жерло топки?
Преображенный, я стоял в свете, как статуя из ослепительно блестящего металла. И слушал, пораженный, даже испуганный, шепот богов, выскочивших из своих жилищ на небесах и отказывающихся поверить собственным глазам. Насколько удивительно, насколько ужасно было для них видеть, что один из созданных богами, вернулся во время, предшествующее самому акту Творения — когда нога человеческого создания еще не ступала на землю — и теперь сам стал полноправным членом божественной компании, одним из создателей. Невероятный, неразрешимый парадокс.
