Он попытался освободиться из жаркого плена, но она только крепче к нему прижалась.
«Сплю с женщиной, дважды меня предавшей, только потому, что она так захотела, и я, как прыщавый юнец, не сдержал эмоций! — продолжал он бичевать себя. — Сорок лет — ни жены, ни детей. Но разве эту женщину я хотел бы видеть матерью своего ребенка? А разве нет? Разве не ею я бредил в своем лесу? Неужели действительно люблю? Нет! Просто хочу ее тела. Нравится, что вот такая красивая рядом. Что все оглядываются, смотрят, завидуют. Что ластится, как кошка, что привязана, по-своему, конечно, но ведь привязана. И чем же я тогда лучше? Такой же потребитель. Пользователь…»
Он уснул, когда за окнами забрезжил серый рассвет, освободившись наконец-то из цепких объятий Нинели, так и не придумав для себя правильного решения.
А о Маше даже не вспомнил…
— Ой! — сказала Маруся. — Не может быть!..
И по тому, как она это сказала, по тому, как просияли ее глаза, Василий Игнатьевич понял, что с ней происходит. И пока он соображал, плохо это или хорошо и чем может закончиться, Маруся, снимая шубку, продолжала весело щебетать:
— А у меня сегодня счастливый день — пришло письмо от Юльки!
— Вот это замечательно! — обрадовался старик. — Мой руки, садись за стол — будем читать.
— А я уже на почте прочитала, не удержалась, — повинилась Маруся.
— А теперь все вместе почитаем. Только поешь сначала.
В будни готовил Василий Игнатьевич. И делал он это отменно, впрочем, как и всякую иную работу, превращавшуюся в его умелых руках в искусство. А Маруся возвращалась домой такая голодная!..
И, уплетая истомленное в чугунке в благословенном чреве русской печи жаркое, с солеными огурчиками, с квашеной капусткой, со столичными деликатесами, привезенными Митей, она слушала его рассказ о московской жизни — о судебном процессе, о восстановлении компании. И только обмакнув в густой соус и отправив в рот последний кусочек хлеба, увидела его смеющиеся глаза.
— Что? — смутилась Маруся. — Я опять слишком много съела? Но ведь питаюсь акридами и мокрицами! Да шесть километров по морозной дороге. Такой аппетит нагуляешь!.. И ем-то, как хорошая собака, — один раз в день…
— Ну что вы, Маша! Кушайте на здоровье! Я просто любовался вами.
— Любовались? — не поверила Маруся.
— Ну, конечно! Приятно посмотреть на человека, обладающего здоровым аппетитом и так ловко расправляющегося с содержимым тарелки…
— Да ты не слушай его, дочка, — пришел на помощь Василий Игнатьевич. — Это он тебя поддразнивает от хорошего настроения. Давайте лучше чай пить — самовар уже поспел. И торт Дмитрий знатный привез. Я таких и не видывал.
— Правда? — оживилась Маруся. — А какой? Бисквитный или песочный?
— О! — восхитился Митя. — Да вы еще и сладкоежка!
— А что это, мои милые, вы такие официальные? — удивился Василий Игнатьевич. — Почему бы вам не перейти на ты?
— А вот мы сейчас твоей наливочки выпьем на брудершафт и перейдем. Правда, Маша? — подмигнул Медведев.
И пока зардевшаяся Маруся подыскивала достойный ответ, вспомнив, что однажды они уже были на ты, генерал напомнил о Юлькином письме, и о брудершафте никто больше не поминал. Зато известие о грядущем дне рождения вызвало за столом настоящий переполох. Особенно переживал Василий Игнатьевич — как же это так получилось, что о столь знаменательном событии узналось совершенно случайно, а Маруся умолчала из ложной скромности?
— Виноват, виноват! — сокрушался старик. — Должен был давно поинтересоваться.
— А ведь вы счастливый человек, Маша, — заметил Медведев. — Родились в Рождество Христово.
— Очень счастливый, — с горечью откликнулась Маруся. — Дальше некуда. Да и Рождество-то католическое.
— Ну и что ж? Никто ведь не знает точно, когда именно родился Христос. А Рождество — оно и в Африке Рождество.
— А знаете, во сколько я на свет появилась? В двадцать три часа пятьдесят пять минут.
— Ну, вот видите! Вы просто запрограммированы на успех. А уж про то, какими путями ведет нас Господь, человеку неведомо.
— Митя, а вы надолго к нам приехали? — задала Маруся давно мучивший ее вопрос.
— Надолго, если не прогоните, — улыбнулся Медведев. — На неделю. Встречу с вами Новый год — и обратно.
